Старлиц подошел ближе. Машина была даже не металлической. Старлиц назвал бы этот материал полимерным углеродом или пенистым алюминием, дальше его фантазия не шла.
— Красота! — прошептал он.
— Подарок, — гордо молвил Озбей. — Подарок другу, депутату парламента Седату Северику. — Озбей оперся о сияющий бампер. — Иностранцы считают, что все турки ненавидят всех курдов. Ложь! Они не знают хороших, достойных курдов нашей страны, а я их знаю.
Они не бывают в Сенлиурфе, Газиантепе, Адане, где простые жители турецких гор стараются вести мирную жизнь, без политиков и коммунистов. Северик-бей — уважаемый старый горец. Я горжусь, что могу называть его своим другом. — Озбей ласково похлопал ладонью по капоту. — У него свои плантации, оливковые рощи, ковроткацкие мастерские, сотни собственных солдат… Он любит, чтобы в его владениях царил покой. Он любит все добротное, гостеприимство, лошадей, женщин, ему пригодится хорошая машина. Предатели и террористы его ненавидят. Курды-предатели тратят почти все свое время и энергию на убийство добропорядочных курдов. За дело нашего национального единства полегло много кузенов Северик-бея. Но этому бронированному «мерседесу» не страшен даже иракский танк.
— Старик умеет водить?
— Какая разница? Он раздавит любого, кто встанет у него на пути.
— Следует отдать тебе должное, Мехметкик: у тебя все получается отлично. И ты чрезвычайно щедр.
— Спасибо. Твой босс-японец с Гавайев на меня не жалуется?
— Его беспокоят мертвые девушки, а в остальном он от тебя в восторге.
— Я ценю его доброе отношение, — сказал Озбей. — И твое тоже, конечно. Почему бы тебе не переночевать во дворце? У нас намечена небольшая видеовечеринка с членами парламента от Партии верного пути и МНР, банкирами и их любовницами… Когда мы схватили Оджалана, по всему миру начались курдские бунты. Курдские предатели совершали самосожжение! — Озбей со сконфуженным видом развел руками. — Как ни странно это звучит, но когда охваченные огнем курды-террористы атаковали и захватили греческое посольство, то это, признаюсь, был один из самых великолепных моментов в моей жизни. Да что там, это один из величайших моментов всего двадцатого века! У меня записаны на видеопленке сообщения об этом всех каналов: Си-эн-эн, «Немецкой волны», бразильского «Глобо Ньюс». Нам никогда не надоедает их пересматривать. Мы показываем их дипломатам, политикам, тайной полиции, всему турецкому высшему обществу. Они всегда и у всех вызывают улыбку. Старлиц обдумал предложение. Оставить Зету ему было не с кем.
— Боюсь, не смогу. У меня другие планы.
— Потом мы поедем на свалку, стрелять по крысам из револьверов с жемчужными рукоятками.
— Увы, дружище, никак не могу. Мне очень жаль.
— Ты не хочешь приспосабливаться, — веско заключил Озбей. — Я не могу приспособить тебя к грядущему миру. Извини, Старлиц, но я больше не хочу тебя видеть. Это не нужно нам обоим. Пока я не понимал свою собственную реальность, то мог терпеть соседство с тобой. А теперь не могу. От тебя пахнет обреченностью.
— А как же группа?
— Я нарушаю твое первое правило. Они полезны мне, они важны. После Y2K их важность только возрастет. Я превращаю их в свое оружие.
— Если ты нарушишь первое правило, дружище, то в Y2K тебе не жить.
— Нет, Старлиц. Твои западные умозаключения не сработают. Это ты встретишь Y2K трупом.
— Помяни мое слово: либо ты оставишь группу, либо двухтысячный год начнется уже без тебя.
— Я не умру, Y2K будет для меня только началом. А ты подохнешь!
— Очнись, Озбей! У тебя уже два с половиной трупа. Сколько можно? По-твоему, героин — это кока-кола? Они обе наркоманки, но все решают наркотики и их количество.
— Я турок! Мне ли бояться героина? Это наше оружие! Афганцы завоевали с его помощью свободу! Албанцы ведут смертельную борьбу, применяя героин! И хватит спорить! — Озбей вздохнул. — Довольно! Сиди тихо. Я тебя покупаю, и дело с концом. Для денег нет языковых преград. В моем кабинете стоит чемодан, набитый болгарскими деньгами… как они называются?
— Форинты? — предположил Старлиц.
— Нет, по-другому…
— Кроны?
— Тоже нет.
— Болгарские левы!
— Точно. Такие новенькие, хрустящие. Еще не побывали в руках, ведь Болгария только вступает в капитализм. Забирай чемодан, отправляйся с ним на Кипр, отмывай денежки. Скройся с глаз! Ты не можешь меня спасти. Ты даже самого себя не спасешь.
— Ты надеешься, что я способен отказаться от своего обязательства перед этими девочками, польстившись всего на один кожаный чемоданчик дешевых болгарских бумажек? После всего, что я для них сделал? После всех моих планов?