Множество легенд ходило о появлении чудовища в здешних краях. Каких только баек юноша не наслушался, помогая отцу и старшему брату в кузнечной мастерской. Возвращавшиеся из леса охотники нередко, больше бравады ради, хвалились тем, что преследовали зверя до самой норы, вооружившись арбалетами и ножами, а неразговорчивые лесники, успевшие повидать на своём веку немало чудес природы, только мрачно качали головами на подобные выдумки. Лишь у одного из егерей юноша сумел выпытать правду о том, что едва заметные следы ночного кошмара вели к старому ясеню. Сколько же еще блуждать ему среди темноты в бесконечных поисках? Сколько еще ступать по ковру из мха и иголок, боясь спугнуть неведомое лихо? Юноша шёл, а зелёные колючки крепко впивались в ткань одежды, цеплялись за болтавшиеся на поясе ножны, хранившие украденный отцовский кинжал. Даже сквозь них холодное оружие обжигало бедро, точно напоминая о себе и изгибая в ухмылке острое лезвие. Выдержит ли кузнецкий сын такое испытание? Сумеет ли преступить через собственный страх и не дать руке предательски дрогнуть, когда придёт время?
Будто бы подслушав тревожные мысли, сжалился над ним еловый лес — резко расступился, выпуская измученного путника на волю. Ноги сами, словно по волшебству, вывели его на невесть откуда взявшуюся полянку, притаившуюся за густыми кустарниками. Юноша облегчённо выдохнул и остановился, упершись руками в бёдра — выбрался. Выбрался из тёмной чащобы, так и не столкнувшись лицом к лицу с её обитателями, такими же дикими и непредсказуемыми. После хвойного леса, вездесущего, необъятного, с его терпкими ароматами и духотой, воздух на поляне казался таким отрезвляюще свежим и чистым, словно бриз, а небо — далёким и бескрайним, как само море, с иссиня чёрными волнами и белесыми шапками звёздной пены. Окунуться бы в его прохладные воды, раскинуть руки, сгрести пальцами бриллиантовое крошево и отдаться во власть небесному течению. Только не пропустит в свои владения госпожа-ночь, с ревностью стервятника охраняющая каждый уголок королевства, до тех пор, пока её не загонял обратно в горы солнечный свет.
Юноша покачал головой и уже хотел было присесть на сизый травяной ковёр, кажущийся таким мягким после продолжительного пути, когда взгляд его против воли скользнул в сторону — на окраине поляны, раскинув в стороны узловатые лучи-ветви и не чураясь соседства с еловым бором, рос одинокий ясень. Иссохшийся, как ветхая щепка, и старый, как окружающий его лес. Чёрная кора дерева бугрилась, трескалась, как трескается жёлтая земля в знойной пустыне, где нестерпимый жар выжигает все растения и где никогда не бывает ливней. Ясень возвышался посреди благоухающих цветов, нелепо крючился, точно сгорбленный болезнью старик, и казался на фоне вековечных хвойных деревьев изгоем, не принятым в стройный изумрудный ряд. Уже отживавший остатки отведённых ему дней среди сонного, но кипящего жизнью луга, который с пробуждением солнца обязательно зацветёт вновь. Вот только старому ясеню больше никогда не пережить возрождения — крона совсем облетела с покореженных сучьев, а те немногие листочки, что остались трепыхаться на ветру, истлели и потеряли цвет. И от зрелища этого, жалкого и мрачного, на душе юноши сделалось еще тоскливее.
Он сделал пару шагов в сторону дерева и в нерешительности остановился. Порыв холодного воздуха мазнул его по щеке, с лёгким треском проскользнул между сухих сучьев и скрылся в хвойном лесу невесомой бабочкой. Мёртвый ясень казался спокойным, но внутренний голос в сознании юноши громко и недвусмысленно предупреждал об опасности. Нехорошее предчувствие свернулось внутри живота, заструилось по венам, точно яд, и так и вынуждало броситься назад. Древний ясень из рассказов лесников будто бы и в правду сошёл со страниц легенд, которые кузнецкий сын, будучи совсем маленьким, слышал от деревенских старожилов — мрачный, как те самые устрашающие сказки, по ночам не дававшие уснуть местной детворе. Что, если в недрах его почерневшей коры своё пристанище обрёл ночной кошмар? Что, если толстые корни и густые заросли скрывали тайный лаз в логово монстра?
Путник с трудом проглотил комок в горле, холодный и вязкий, как сырая от росы земля, и медленно потянулся за кинжалом. Суеверный страх, вопреки надеждам, никуда не исчез — сковал руки прочными латами, и юноше, высокому, рослому, но во многом усыпающим отцу и родным братьям, было даже стыдно за самого себя. Глупо, глупо же было соваться в чащу в столь тёмное время… Принимай собственные ошибки, кузнецкий сын, принимай и учись, пока бьётся в груди твоё горячее сердце. Лишь единожды замешкаешься, поддашься растерянности и собственным слабостям, как тут же обречешь себя на верную погибель. Точно в подтверждение, усмехался ему старый ясень, корчился шероховатостями коры в зловещей ухмылке. Сжечь бы его, наблюдающего за метаниями человека, сжечь — и дело с концом. Швырнуть бы фонарь в покореженный ствол. Швырнуть со всей силы, чтобы лязгнула проржавевшая ручка, разлетелось на рой хрустальных мотыльков-осколков ни в чем не повинное стекло и занялось пламя. Чтобы охватило оно безжизненные трухлявые ветви, заметалось алыми вспышками среди корней и дотла спалило страшное дерево вместе с обитавшим в нём монстром.