Подавил в себе мимолетно-жгучее желание кузнецкий сын и отставил, скрепя сердце, фонарь подальше в траву. Коротко блеснул в лунном свете чужой кинжал, тонко звякнуло лезвие, неловко освобожденное от ножен. Юноша опустился на колени, пригнулся, стараясь унять бешеное сердцебиение. Голова его кружилась, а земля под ногами предательски подрагивала, но путник, коротко вздохнув, скользнул вперёд, — ясень был уже совсем близко. Дряхлый, испещрённый ранами и чернильными ожогами, со сгорбленной спиной и змеящимися сучками. Только где же загадочная лесная тварь, обитавшая под тенью его ветвей? Пробудилась ли после дневного сна и сбежала в еловый лес? Или продолжала отсиживаться под защитой почерствевшей коры, выжидая, когда добыча подберется поближе?
Тяжесть отцовского кинжала успокаивала, внушала ощущение хоть какой-то защиты, и юноша осмелился подобраться ещё ближе. Сощурился, старательно высматривая среди потрескавшихся пластов дерева что-то, что могло вывести его на хищную сущность: зияющую расщелину дупла, борозды от нечеловечески длинных когтей или клок звериной шерсти, застрявший между тонких веточек. В мертвенно-бледном лунном свете ясень казался совсем чёрным, практически сливающимся с разверзнувшейся над ним ночью. Будто бы уже доводилось гореть старому дереву, будто бы когда-то один вспыльчивый и отчаявшийся путник, вооружённый факелом, уже пытался свести счёты с логовом нечисти. Ясеневая кора наощупь казалась совсем иссушенной, осыпающейся, точно порядком истлевший уголь. Пальцы юноши медленно исследовали каждую ямку её и морщинку, а он сам даже не решался моргнуть. Все звуки, казалось, замерли, растворились, точно в толще мутной воды — всё живое на поляне напряжённо следило за действиями непрошеного гостя в ожидании чего-то важного. И потому, когда сгустившуюся тишину прорезал первый судорожный всхлип, было уже поздно.
Позабывший об осторожности юноша не успел заметить, как близко подобрались к нему вдруг ожившие корни. Юрким ужом проскользнули сквозь травяные заросли, ухватились за пыльные сапоги, обвиваясь вокруг ног и поднимаясь выше, точно плющ, устремившийся к вершине башни. В страхе дёрнулся кузнецкий сын, забился, пытаясь высвободиться из цепкого древесного плена, но напрасно — злую шутку с ним сыграла собственная медлительность. Пошатнувшись и чуть не выронив кинжал, он повалился вперёд, в объятия заставшего его врасплох ясеня. Жёсткая кора неприятно врезалась в кожу, ободрала смуглую щёку и впилась в свободную ладонь трухлявыми чёрными зубками. Юноша шумно выдохнул, чувствуя, как не то от испуга не то от резкого удара мир перед его глазами резко закрутился водоворотом тёмных красок. Повалиться без сил на холодную землю не давали лишь ясеневые корни, сжимавшие до боли и судорог в мышцах. Путник поднял голову и, стараясь обуздать разбушевавшуюся в душе панику, вновь опёрся рукой о ствол, когда услышал, как громко тот затрещал под его пальцами. И на этот раз юноша успел среагировать быстрее, чтобы увидеть, как расходилась в стороны испещрённая трещинами кора, обнажая притаившуюся за ней узкую ладонь с тонкими пальцами и длинными ногтями, больше походившими на звериные когти.
Крик, которому так и не суждено было сорваться с обветренных губ, замер в горле колючим осколком льда и ухнул куда-то вниз вместе с пропустившим удар сердцем. От страха выступили на коже мурашки, а напряжённую спину пробил озноб. Юноша замер в немом ужасе, наблюдая, как маленькая рука, до неестественного бледновато-зелёная в лунном свете, остервенело обламывала остатки иссохшегося дерева, расчищая себе путь наружу. Точно выбирающийся из логова паук, заприметивший на охоте новую жертву, вот только вместо паутины — старые древесные корни, в чьи силки угодил деревенский юноша. И, будто бы в подтверждение страшной догадки, болезненно заскрипел пробудившийся ясень, заусмехался хитросплетением тёмных ветвей. Попался, кузнецкий сын, попался в устроенную лесным монстром западню! Не шататься тебе больше по лесу, не блуждать по темноте в поисках славы и подвигов — владычица-ночь не прощает напускной бравады и высылает на охоту за наглецами самых кровожадных из своих детей.