Однако монстр оказался быстрее. С шипением он перехватил чужую руку, крепко впился в неё, сжимая чуть ли не до хруста — недюжинная сила скрывалась в его тщедушных тонких запястьях, которые, казалось, так просто было разломать. Злополучный кинжал выпал из ослабевших человеческих пальцев — серебристое лезвие его последний раз блеснуло в воздухе, прежде чем бесшумно скрыться среди травы. Юноша глухо зарычал от досады и нового приступа боли, а затем, рискуя оказаться укушенным, вдруг поддался вперёд всем телом. Раненое предплечье всё ещё ныло, отказывалось слушаться, точно парализованное ядом, и кузнецкому сыну стоило больших усилий ухватиться второй рукой за сухие зелёные волосы неведомого существа.
Вместе они покатились по склону поляны, сцепившись, точно пара буйных диких шакалов. Обезумевшая нимфа хрипела, лязгала зубами и так и норовила исполосовать спину человека тёмными ядовитыми когтями, но тому, на собственную удачу, то и дело удавалось ослабить её хватку. Страх за собственную жизнь вытеснил последние сомнения — повалив тонкокостное создание на траву, путник наотмашь ударил его по лицу. Кожа, сухая, точно кора дерева, оцарапала костяшки пальцев, а само существо, преисполнившись ярости, вновь испустило леденящий душу вопль. Юноша попытался было дотянуться и до горла, но чужие острые зубы уже глубоко врезались в его плечо совсем рядом с шеей. Ослеплённый новой вспышкой боли, кузнецкий сын с криком повалился на землю, из последних сил отталкивая от себя монстра и задыхаясь от паники и крови, которой с каждой секундой становилось всё больше.
В волосы его запустили пальцы ежевичные колючки, но оставшиеся от них царапины меркли на фоне нестерпимого жара, охватившего все тело несчастного юноши. Мысли его путались, обрывались на месте, а пропитавшаяся рубиновым цветом одежда липла к ранам, точно приставшие в воде путы водорослей. Чудовище было по-прежнему рядом — кузнецкий сын видел, как оно, отплевываясь, торопливо поднималось на все четыре конечности, и как блестели его перепачканные кровью губы в неярком рыжеватом мареве. Затуманившиеся глаза юноши вдруг расширились, обрели былую осмысленность — только этому осознанию удалось вывести его из оцепенения. Осознанию, что спасение было совсем близко, а любое промедление дальше могло стоить ему жизни. И путник ухватился за эту возможность, вцепился в неё, как в последнюю соломинку, и, превозмогая боль, рывком вытянул руку, чтобы сжать дрожащими пальцами кованую ручку фонаря, спрятанного в колючих зарослях.
Словно заворожённый смотрел юноша, как летел в ночном воздухе брошенный светильник и как в ужасе отпрянуло в сторону существо, с шипением закрывшись руками от вспышки света. Как со звяканьем разбилось хрупкое стекло о его твёрдое деревянное тело и как занялись пламенем болотные волосы нечисти. Вспыхнули, точно сухая солома, пылая ярче закатного солнца, заколыхались алыми языками, отплевывающими в стороны искры. Древесная нимфа истошно закричала, замотала головой, пытаясь сбросить с себя беспощадный огонь, но тот уже спускался к её груди, облизывая чернеющие на глазах плечи и спину. Мгновение — и он охватил лесное создание, окутал его пылающим коконом, не давая выбраться из горящей темницы. И долго ещё не смолкал предсмертный крик монстра, от которого пробудившиеся птицы испуганно разлетались в стороны. Юноше казалось, что он до сих пор слышал его, даже когда поляна погрузилась в темноту, а ветер унёс с собой обгорелые щепки.
Выдохнул кузнецкий сын, устало откидывая голову на траву и прикрывая глаза. Отголоском сознания он явственно ощущал, как последние силы покидали его. Ноги закоченели, веки налились свинцовой тяжестью, а жизнь стремительно утекала из тела подобно тому, как кровь хлестала из ран, нанесённых острозубой тварью. Но юноша, вопреки всему, не думал о собственной судьбе. В памяти его всплыли образы родителей и братьев, не заслуживавших соседства с кровожадным чудовищем. Теперь-то, думал путник, его семья в безопасности, а он сам может прекратить бороться и погрузиться, наконец, в предрассветную дрёму, такую манящую и притягательную. И юноша наверняка поддался бы внутреннему зову, если бы не корни старого ясеня, которые совсем недавно вступали с ним в схватку, а теперь мягко подхватили обмякшее тело, унося подальше от пепелища.