"Интересно, что собой представляет празднество бенчин и интересует ли его описание Гана?" Размышляя об этом, Хизи почувствовала, как ее настроение понемногу улучшается.
"И Тзэма будет приятно увидеть, - подумала она; пожалуй, и сердиться на Перкара тоже не стоило. Хизи ведь никогда раньше никто не был нужен; она никогда не огорчалась, если люди предпочитали быть где-то в другом месте, а не рядом с ней. Так какой же смысл так зависеть от варвара, которого к тому же она совсем не знает?
Успокоенная такими размышлениями, Хизи еще раз оглядела расстилающуюся вокруг равнину. Впереди - половина всадников уже миновала ее - девочка увидела небольшую пирамиду из камней. Пока Хизи рассматривала странное сооружение, Братец Конь натянул поводья, спешился, достал из мешка камень и положил его на груду других. Хизи подумала: нужно не забыть спросить, почему он так делает... и тут она увидела это.
Впрочем, словом "увидела" совсем нельзя было описать то, что случилось с ее глазами; они оказались словно насильно распахнуты, как двери дома, который штурмуют воины. Мимо разбитых створок в нее хлынули образы и ощущения, совершенно недоступные обычному зрению. Что-то колыхалось в воздухе, как призрак, вызванный чарами ее отца, как дрожащая струна лютни; однако это нечто было гораздо более агрессивным, и Хизи вскрикнула от неожиданного насилия, от потока пришедших извне мыслей, которые вдруг наполнили ее голову, как извивающиеся черви и мохнатые пауки. Девочка, тяжело дыша, отвернулась, лишь смутно различая чьи-то вопли - как оказалось, ее собственные. С ней случилось то же, что и во время бегства у Реки - она разрасталась, ее сила увеличивалась, а собственная душа Хизи съежилась под наплывом чувств, столь же ей чуждых, как далекие звезды. Потом воспоминание угасло, и Хизи крепко зажмурила глаза, чтобы избавиться от кошмара, но это не помогло: он оставался с ней, внутри ее головы.
И вдруг все исчезло, оставив после себя лишь путаницу воспоминаний, словно зловоние в воздухе после мелькнувшего на тропе хищника.
Спешившийся Братец Конь оказался рядом с Чернушкой; он шептал Хизи какие-то успокаивающие слова, протягивая ей руки. На секунду девочке показалось, что она не нуждается в его утешении: ведь ничего, кроме смятения, не осталось. Но ее тело оказалось более мудрым, чем затуманенный разум, и, всхлипнув, Хизи соскользнула с седла в объятия старика, с благодарностью вдохнув запах дыма и кожи. Братец Конь гладил ее по голове и бормотал какую-то чепуху, среди которой, впрочем, промелькнула одна короткая фраза:
- Я этого боялся. Я боялся, что так и случится.
II
ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ
Гхэ проснулся. Что-то пыталось его съесть.
Это было что-то грузное, похожее на рыбу, змею и скорпиона одновременно. Оно ткнуло его мордой, а тонкие щупальца начали теребить сердечные нити, на которых держалась жизнь Гхэ. Это он отметил краем сознания, без особого страха. Все опасения и чувства отступили перед всепожирающим пламенем потребности, потребности такой острой, что Гхэ даже не понял, что это такое; места для других желаний просто не оставалось. Каждая жилка в нем трепетала, молила, жаждала. Гхэ судорожно вздохнул и оттолкнул от себя надоедливое чудовище, слепо нашаривая то, в чем так ужасно нуждался. Воздух обжег его легкие, словно облако острых осколков стекла, и он неожиданно осознал, что не дышал очень давно...
Тварь обвивала его кольцами живой плоти, и Гхэ, оскалив зубы, кинулся на нее, ударил ребром ладони, стараясь найти выход своему непонятно на что направленному желанию. Удар не причинил никакого вреда покрытому чешуей чудовищу, но в тот же момент существо, казалось, раскрылось перед Гхэ, стало тонкой паутиной нитей, опутавших яркую сердцевину - такую соблазнительную, такую прекрасную, что Гхэ вскрикнул. В то же мгновение он узнал и мучающее его желание. Это был голод, невероятный и какой-то извращенный, но тем не менее голод. Гхэ жаждал светящейся сущности твари, ее жизни. Взвыв, как собака, он ухватил и рванул к себе нити жизни чудовища, и они порвались легко, как паутина. До Гхэ не сразу дошло, что сделал он это не руками - он видел свои пальцы, впившиеся в упругую плоть, - но когда светящиеся нити, извиваясь, подались, они, казалось, вошли в его ладони, стали новыми горячими жилами в его руках и груди; их пламя заполнило грызущую пустоту внутри, где жил его голод, и насытило его. Наслаждение, смешанное со страданием, было так велико, что Гхэ чуть не погрузился в беспамятство. Рыба-змея-скорпион яростно боролась, пустив в ход когти и жало, но ее жизнь, поглощенная Гхэ, дала ему силы, а боль ничего не значила по сравнению с утоленным голодом. Вскоре тварь перестала шевелиться, и последние еле заметные струйки ее жизни заколыхались в воде, как выпавшие волосы.
Только тогда Гхэ огляделся. Там, где он находился, было абсолютно темно, и все же он мог видеть. Над ним простирался купол просторного зала, величественного, погруженного в вечную тьму, залитого водой и грязью. Вода, холодная и недвижная, как свинец, покрывала весь пол зала. От огромного помещения отходили четыре коридора, перекрытые массивными железными решетками.
- Где я? - громко спросил Гхэ у тьмы. - Что это за место? - Однако ему почему-то казалось, что все вокруг принадлежит ему по праву, что это его тронный зал. Гхэ видел и сам трон, на котором резные алебастровые волны уходили вниз, встречаясь с настоящей водой. Гхэ задумчиво приблизился к величественному креслу, поднялся по ступеням из воды и, после минутного колебания, уселся и оглядел свои вновь обнаруженные владения.
Где-то вдалеке, в одном из коридоров что-то двигалось, колебля воду. Гхэ чувствовал трепет душевных нитей существа. Это вызвало легкий голод, но Гхэ был слишком сыт сейчас, чтобы начать охоту. Сосредоточившись, он разглядел еще одно существо, потом еще.
- Эй, вы! - прохрипел он: голос его оказался сдавленным и сиплым после долгого неупотребления. - Эй, вы! Кто вы такие?
Целую минуту ничего не происходило, но потом медленно и неохотно один из пловцов приблизился; напоминающая человеческую голова вынырнула из воды и прижалась к решетке.
- Ты убил Ну, - обвинило существо.
- Вот как? Этот Ну пытался меня съесть.
На рыбьем лице блеснули зубы, лишенные век глаза вытаращились на Гхэ.
- Хизи! Это ты, Хизи, племянница? - спросила голова.