– Насчет чего?
– Ты не раз проклинал меня за то, что я тебя исцеляю, просил дать тебе умереть. Тебе все еще этого хочется?
– Но ты же больше не мой меч.
Птица взмахнула крыльями, словно пробуя ветер.
– Нет, но я мог бы оказать последнюю услугу другу, если он того хочет.
Перкар усмехнулся:
– Замечательно, Харка! Я беру все свои слова назад. Я так рад, что ты вечно мешал мне умереть.
– Значит ли это, что ты примешь мою помощь? Или, может быть, ты предпочтешь погибнуть героем, прежде чем наделаешь новых ошибок и все начнется заново?
Перкар сокрушенно покачал головой:
– Пожалуй, я рискну, если ты предлагаешь это искренне.
– Конечно, искренне.
– Тогда я принимаю твою помощь и желаю тебе насладиться доставшейся свободой, Харка. Ты так часто оказывался моим единственным спутником, а я обычно был таким неблагодарным…
– Уж это точно, – буркнул Харка. – А теперь закрой глаза.
Перкар подчинился, а когда снова открыл глаза, увидел склонившихся к нему Хизи и Нгангату; оба они держали юношу за руки.
Боли больше не было.
– Перкар! – обратилась к нему Хизи.
– Привет, – сказал он ей и повторил: – Привет! – обращаясь к Нгангате. Ему хотелось сказать больше, признаться, что он чувствует к каждому из них, но бесконечная радость видеть их живыми и здоровыми, сознание, что и сам он будет жить, – всего этого оказалось слишком много для Перкара. Слова превратились во всхлипывания, и когда к ним подошел и Тзэм – он стоял всего в двух шагах, – четверо друзей крепко обнялись, стиснув друг другу руки и хлопая по покрытым кровью плечам. Издали за ними с бесстрастным лицом наблюдал Ю-Хан.
После нескольких долгих, наполненных чувствами секунд Тзэм наконец практично заметил:
– Нам бы следовало помыться.
Никто не усомнился в его правоте. Хизи с облегчением рассмеялась, и остальные присоединились к ней. Может быть, это был не такой уж здоровый смех – в нем слишком явственно звучала истерия, – но все же он был признаком возврата к нормальной жизни.
Когда снова наступила тишина, Перкар, шатаясь, поднялся на ноги и с помощью Тзэма побрел туда, где лежал Братец Конь. Хин лизал лицо старика, явно удивленный тем, что хозяин так долго не просыпается.
– Братец Конь велел мне попрощаться за него с тобой, Хин, – из-за плеча Перкара объяснила собаке Хизи. Пес поднял глаза, услышав свое имя, но тут же снова повернулся к Братцу Коню.
– Прощай, шутсебе, – прошептал Перкар.
Следующие несколько часов прошли как в тумане, и потом никто не мог их отчетливо вспомнить. Они вынесли тело Братца Коня из Эриквера, обнаружив при этом, что воины Карака исчезли – должно быть, бежали. Перкар не мог их в этом винить: если людям пришлось увидеть хотя бы малую часть того, что происходило внизу, ужас их был понятен.
Под руководством Ю-Хана они уложили тело Братца Коня на камень, спели поминальные песни, разожгли костер и бросили в него благовония, хоть и немногое могли пожертвовать. Ю-Хан отрезал ухо Гавиала и положил рядом с родичем, чтобы тот принес этот дар богине огня. Когда Ю-Хан стал петь свою собственную прощальную песню, все почтительно отошли в сторону; все же Хизи услышала несколько строк, которые запомнила на всю жизнь.
Закончив обряд, Ю-Хан отошел от костра, и его место заняла Хизи. На лице старика было такое знакомое ей выражение – казалось, Хизи видит его обычную улыбку. Хин свернулся рядом с хозяином, положив голову тому на ноги; в глазах собаки застыло озадаченное выражение. Хизи опустилась на колени и стала гладить свалявшуюся, грязную шерсть старого пса.
– Еще он велел передать тебе… – прошептала девочка. – Но ты и так уже знаешь.
Но все же она передала Хину последние слова Братца Коня, и потом они долго молча сидели рядом.
Когда опустилась ночь, путники разожгли костер побольше. Никому не хотелось мыться водой Эриквера, поэтому от людей все еще пахло потом, кровью, грязью. Перкар почти не спал и беспокойно ворочался с боку на бок; остальные провели ночь не лучше.
На рассвете юноша все-таки ненадолго уснул, и во сне ему стало ясно, что же так всех тревожит.
– Никак не могу поверить, – признался он Хизи, – что Изменчивый мертв, хоть мы и принесли ради этого такие жертвы.
– Я чувствовала, как он умирает, – ответила девочка, – но тоже никак не могу поверить в его смерть.
– Значит, есть еще одно дело, которое мы должны совершить, прежде чем покинем Балат.
Хизи неохотно кивнула:
– Да. Еще одно последнее дело.
XXXIX
БОГИНЯ
Перкар осторожно ступал по неровным красным камням, хотя спуск в ущелье не казался ни особенно крутым, ни опасным. Но после всего, что выпало им на долю, и к тому же потратив большую часть дня на поиски тропы, ведущей вниз по крутым утесам, он не хотел споткнуться и сломать руку или шею.
Внизу стремительный поток разбивался на миллионы брызг, которые яркие солнечные лучи превращали в облако мелких бриллиантов; необыкновенно приятная влажная прохлада сменила сухой воздух.
– Все-таки это правда, – крикнул Перкар своим спутникам, все еще стоящим на краю ущелья. – Самая настоящая правда! Это не тот Изменчивый, которого я знал раньше.
– Ничего общего, – согласился Нгангата.
Хизи почувствовала, как ее постепенно отпускает напряжение. Чешуйка на руке совсем не откликалась на близость реки, да и колдовское зрение ничего не говорило. Перед ней была просто вода, текущая по узкому ущелью со склонами из красного и желтого камня.
– Трудно себе представить, что этот узкий поток и есть река, – сказала она.
– Как раз здесь я впервые увидел бога-Реку, – ответил ей Перкар. – Здесь началось мое путешествие к тебе – наше путешествие, – поправился он, взглянув на догнавшего его Нгангату, и хлопнул полуальву по плечу. – Спускайся сюда, – крикнул он Хизи.
– Разве ты не предпочел бы, чтобы я осталась наверху?
– Нет. Я предпочитаю, чтобы ты была рядом со мной, – ответил юноша и протянул руку, чтобы помочь девочке спуститься.
Лишь несколько раз поскользнувшись, все благополучно добрались до дна ущелья, – даже Тзэм, хотя он, как заметила Хизи, с опаской оглядывался назад должно быть, заранее сокрушаясь по поводу необходимости лезть наверх.
– Раньше я чувствовал только его ледяной холод и ненасытный голод, – начал Перкар, – а теперь…
– Теперь здесь чувствуется присутствие кого-то живого, – закончил за него Нгангата.
Перкар кивнул и с чувством внезапного смущения замедлил шаги, дойдя до узкого каменистого пляжа. Все же, преодолев неловкость, он достал из небольшого мешочка на поясе горсть цветочных лепестков и высыпал их в тихую заводь у берега, потом прокашлялся и запел, сначала робко, но постепенно все более уверенно и громко:
Перкар пел и пел песню богини потока, которой она научила отца его отца много, много лет назад. Когда он пел эту песню раньше, он обращался к тихой речке, протекающей по пастбищам его клана, узкому потоку, который почти можно было перепрыгнуть. Здесь же стук камней, перекатываемых на быстрине, почти отбивал для него ритм, и вдруг новые слова без всяких усилий потекли с его языка: Перкар пел строфы песни богини потока, которых никогда раньше не существовало. А потом – Перкар и не заметил, как перестал петь, – песня стала звучать, словно напеваемая быстрыми струями, из глубин поднялась голова, длинные черные пряди волос рассыпались по волнам, и древние янтарные глаза молодой женщины с юмором взглянули на Перкара.