Моря, города, горы и равнины Европы и Азии. "Душа моя, я иду по морю, по колено в воде, мое черное платье намокло" — "я остановил машину и говорю с тобой". Ты был со мной даже тогда, когда я рыдала от твоего "Не люблю" на очень синем море. Я бродила по пляжу, видела счастливые пары, и представляла, что ты встретил «ту самую» и счастлив с ней где-нибудь на Бали, куда ты так хотел сбежать.
Прости, но сейчас я не верю в то — «не люблю».
Мы разговаривали на английском, ты — бегло с ужасными ошибками — я медленней. Потом ты признался, что учил язык — ради меня. Я помню, как ты позвонил мне перед встречей: «Я скажу тебе сейчас все по делу, а то я как тебя увижу, то все забываю».
Когда я призналась тебе в любви, я точно знала — что буду любить тебя вечно.
Похоже, в этом я тебя убедила. И когда, спустя долгое время, после нашего окончательного расставания, ты узнал, что мы стали соседями — ты подумал, что я переехала ради тебя, чтобы дышать с тобой одним воздухом и проходить мимо твоего дома — я ведь даже не настаивала на встрече. А я… жила с другим, очень любимым — мужчиной, и так же смотрела ему в глаза, и мы много смеялись … особенно над тобой.
Спасибо, что ты есть. Ты — мое личное кольцо Соломона. Теперь я знаю, что и моя последняя любовь — вовсе не последняя. Настанет весна, или осень, и я посмотрю с той же невозможной нежностью на другого — любимого человека.
Смерть матери
Я вошла в прихожую. Дверь в тесный туалет была открыта. Мать, точнее ее тело, сидело в пижаме, на полу рядом с унитазом, одна рука лежала на унитазе, как будто слегка обнимая его, голова была запрокинута вбок.
«И ни скорая ни милиция и не подумала ее достать оттуда», — констатировала я, посмотрев на отца — он уже плохо ходил и явно был не в силах вытащить тело.
В квартиру вошла тетя, сестра отца — она практически единственная была вхожа к моей нелюдимой «родовой» семье. Мы решили вытащить тело вдвоем, труповозка могла приехать и через несколько часов. «Да и некрасиво, неэстетичная смерть, Нике (так я называла мать с детства) все вот это вот явно не нравится», — подумала я. Мать умирала долго, мучительно и неприятно, а тут еще такая развязка…
Мы с тетей взяли тело матери с двух сторон и стали перетаскивать его на простыню, расстеленную в коридоре. Тело было тяжелым, ноги, за которые я держалась — уже прохладные. Ногти на ногах сильно отрасли. Я помнила эти ноги еще с тех давних пор, когда она любила носить открытые босоножки на высоких каблуках. С трудом удалось перетащить тело на простыню. Потом за края простыни мы перетянули мать в комнату и накрыли одеялом. Тетка завязала ей косынку под подбородком, чтобы не открывался рот и закрыла глаза.
Потом мы сходили за водкой. Сели на кухне ужинать и пить — втроем. Из морга еще не приезжали.
Надо было озвучить главное.
«Я по кладбищам не хожу и ходить не буду. Это плохое место. А кроме меня — уже некому. И я знаю и чувствую, что лучший способ отпустить душу от тела — тело сжечь и прах развеять, точнее отправить в реку. И сделать это надо на любимых местах ее юности, про которые она всю жизнь вспоминала — на канале Грибоедова. Ей и нам так будет легче, да и это красиво — такую смерть надо завершить легким и прекрасным», — сказала я. Думала, возражать будут — бабушку, их мать — хоронили «по правилам». Но нет. Отец сам говорил, что «развеяться» хочет, хотя раньше я считала это злой шуткой. И тетя, основная забота о дальнейшем ложилась и на нее, — тоже не возражала, ей так было легче.
Прощались с матерью в морге. Приехал и любимый племянник матери. Все были спокойны и рассудительны. Загримированная мать выглядела чужой востроносой старушкой. Цветы: розовые лилии, белые розы и красные гвоздики, мы их красиво положили в гроб, туда же — бусики, которые я привезла матери с Бали.
Подумалось — как только я отпустила все, связанное с матерью (а это было очень сложно), и она вскорости ушла… Но я еще успела в последние месяцы ее жизни покупать ей цветы и приносить книги.
Около шести утра на канале Грибоедова было не по-майски холодно и ветряно. Прах был в черном полиэтиленовом тяжелом пакете. Мы шли с тетей вдоль канала, выбирая нужный спуск — вода поднялась высоко, ветер завывал — казалось, начнется наводнение. На канале было безлюдно… На спуске напротив школы матери — я высыпала прах в воду. Ветер нам не помешал, хотя часть праха осталась на ступеньках, уходящих под воду. Но я понимала — река унесет, и что я все сделала так, как было нужно.