— Где вы были вчера вечером? — не унималась Мадам. — Вам плохо с нами? Вечно вы то в конюшне пропадаете, то на песке валяетесь. Дурной пример для детей, полагаю.
— Ладно! А если я уйду?
— В Дом Наверху? Вы только что оттуда.
— Нет, куда-нибудь в другое место, я не знаю… мне бы хотелось иметь собственную крышу над головой.
— Правда? И где же?
Да, где? во Фредеге? Или в Доме Наверху? А Эжен как же, а Адольф?
— И детей, — еле слышно выдохнул Цезарь.
— Детей, вам, Цезарь?
Мадам взглянула на него очень внимательно. По некоторым признакам стало ясно, что она вот-вот рассмеется. И она действительно захохотала, стекла в окнах конюшни задрожали, хотя отец Арманда, тоже впоследствии выучившегося на строителя, подогнал рамы очень плотно. Рим с женой вышли из свинарника и закрыли глаза широкими крестьянскими ладонями. Посыльная, лежавшая на кровати в красивом зеленом платье, вздрогнула: окно в ее спальне выпало и разбилось на мелкие осколки. Цезарь поднял вилы, насадил на них Семирамиду, тут же примолкшую и совершенно ошарашенную, крупные белые руки замурованной пленницы глупо свисали по боками, пока Цезарь нес ее к навозной куче. До чего же тяжелая! Камни у нее в туфлях что ли! «Вот видишь, — ликовала Мадам, раздеваясь перед сном, — больше он никуда не ходит по ночам». Напрасно Альфонсина ждала Цезаря на берегу другого озера. «Я ничего не сказал Альфонсине, — Цезарь снова сидел в глубине конюшни, — ей меня не найти, когда она спрашивала, далеко ли мой дом, я всегда отвечал: "О! мгновение ока, и я наверху…"»
— Все вернулось на круги своя, но эта нервотрепка рано или поздно меня убьет, — жаловалась Мадам, — у меня слабое здоровье, я на ногах держусь только усилием воли.
Мадам сидела в кресле-канапе очень прямо, потом принялась тихонько раскачиваться, закрыла глаза и притворилась, что засыпает, к большому сожалению жалкого общества книголюбов, которых она принимала тем вечером. Три друга, Битадез, засуетились, на цыпочках покинули гостиную и, сами не ведая, что творят, прошлись по тому месту, где раньше была башня, слуги со сплющенными лицами глядели на них из зарешеченных окон, озера оттуда не видно, только иногда в грозу перед железными прутьями летают ошметки пены. Дез встряхнул маленький зонтик на жирную муху, спасшуюся от осенних потопов и зимних снегов в своем ковчеге, на листе граба. Мадам очнулась от притворного сна и со смехом думала о Битадез, трех земляных червях, раз в неделю читавших с ней Расина или мадам де Севинье и иногда дерзавших намекнуть в разговоре на собственное прошлое! Эта Би, к примеру, родилась в деревне, ее тетка заживо сгорела, спиртовая лампа взорвалась и начался пожар, так вот, Би, правая недоразвитая рука прижата к груди, по утрам вставала раньше всех и украдкой варила себе кофе. Все заметили, как потолстела и расцвела калека Би, когда ее сестру разбил паралич.
— Что ты там шуршишь у меня за спиной, — мямлила парализованная.
— Ничего, — отвечала Би, вытаскивая из шкафа сестрино платье и отряхивая его крошечной ручкой.
— Ну-ка примерь, — предложил свояк, — не стесняйся, ей все равно кроме ночных рубашек больше уже ничего не носить.
Он сунул Би платье, она поднялась к себе, вскарабкалась на стул, чтобы поглядеться в зеркало. Ребенком, затаив дыхание, она, как завороженная, смотрела на мать, и слюна тонкой струйкой текла из кривого рта… Что до Та, он писал книги, скажите на милость! и оплакивал сына, который поднялся на воздушном шаре, приветливо помахал толпе шляпой и сгинул на веки вечные, шар ветром сдуло в Атлантический океан. Мадам вздохнула от скуки и с удвоенной энергией принялась чистить ногти. Изабель… Ночь была кромешная, новый жених напрасно стучал в ворота башни. Цезарь, облокотись о перила балкона, прикидывал, можно ли с помощью хорошей подзорной трубы выследить детей на озере. Солнце оставило на западе красный отблеск, не отличить от света занимающейся зари, земля скоро остановится, повернет в обратную сторону, все сбросят старую кожу, Эжен не женится на Мадам. Битадез скрылись из вида, Мадам вышла на балкон, плывший на фоне волн. Цезарь успел улизнуть из дома и бродил вокруг конюшни, там, в сердце поместья горит огонь, потрескивает солома, рассыпаются темные искры, и навозные лепешки растекаются на кострище с тихим журчанием, что слышится порой, когда в камине жгут дрова. Цезарь издалека заприметил мальчика-слугу, тот, опершись о каменный наличник, вдыхал неподвижный воздух свободного вечера. Изабель все не решалась закончить последний уголок филейного вязания, Пипин Короткий выгуливал мать в желтом чепце на улицах Руана, а уроженец Ури делал запасы макарон и зубных щеток в квартирке, где одна комната была всегда заперта на ключ. В претендентах на руку Изабель еще значились джентльмен-фермер и несчастный сын Йедерманна. Джентльмен-фермер — долгими зимними вечерами он листал старый альманах «Вермо»{20}, щелкая хлыстом о голенище сапога — как раз шел, ах, какие упругие ягодицы, по гравию террасы мимо беседки, где дети часто видели сидевшую за вышиванием горлицу. Мадам у окна башни изучала горизонт, огромная птица камнем упала в воду. Родителям джентльмена-фермера пришлось спешно покинуть германский форпост, эльзасская пушка погнала их на юг. Сели в поезд, заняли целый вагон. Дети с мягкими защитными повязками на лбу то и дело падали из-за свинцового грузика, который есть в голове у всех маленьких детей, и бонны в широких, как у мясников, фартуках без конца поднимали своих подопечных. Садовник, сойдя с поезда, сразу оглох. На берегу озера они увидели красивый светло-зеленый дом с фронтоном в стиле ампир, розарий и маленький причал. «Let's buy it», — велел отец, мешки под глазами, танцовщица на содержании. Мать семейства никак не могла забраться в лодку, когда князь Бирон Гонто прибыл к ним с визитом. Стоя на крошечной пристани, он посасывал трость с золотым набалдашником, протянул ей руку, кстати, она, как поговаривали, была всего на всего дочерью молочника в Бадене, замуж шла, «Let's buy it», смиренно вздыхая, уже беременная. «Ну, господа, приятного аппетита», — весело кричала она и хлопала в ладоши, созывая гостей к столу. Клубника со сливками. «О! it's a treat», — прошептал князь Бирон Гонто, скучавший по трости с золотым набалдашником, трость с тысячью предосторожностей поместили в углу прихожей, но ее уже оседлал один из отпрысков в мягкой набивной диадеме. Что это задумал князь? Он требует соль. Но, князь, у нас десерт! Ну да!.. Поэтому старший сын базельца, джентльмен-фермер, в гостях у Мадам ел яблоко с солью. Изабель полюбила его сразу, как только увидела на террасе, посыпанной гравием, и, к сожалению, слишком поздно, только когда он принялся посасывать золотой набалдашник трости, заметила его испорченные зубы. «У моего деверя, брата мужа, — Мадам кивнула на Эжена, — большая коневодческая ферма, приданое жены. Осенью они там охотятся». — «Неужели, Мадам?» — спросил с досадой Джемс, тщетно пытавшийся нащупать кусочек птифура, упавший на кресло. Посыльная в зеленом платье пошла за птифурами в соседний городок берегом тихо вздыхавшего озера. «Булавки с золотыми головками, — кричали ей вслед, — папильотки, анисовые булочки к чаю», — и на пальцах показывали сколько; из кармашка зеленой юбки с тысячью складок выглядывал белый платок, благодаря которому ночью — немая земля превратилась в луну, таинственный огонь тускло горел на горизонте — Арманд, высунувшись из окна, увидел, как посыльная ушла из их дома, а потом вернулась за пеленками и крестильной рубашечкой мертвого младенца. Джентльмен-фермер в гостях у Мадам ел яблоко с солью. Мадам взяла солонку и, изящно отставив в сторону мизинец, высыпала соль на краешек тарелки. О! мы дома всегда ели яблоки с солью, но с тех пор, как я живу здесь среди деревенщин, я не могу себе этого позволить. И она опять часами не спускала взгляда своих королевских глаз с несчастного, истаявшего Эжена. Джентльмен-фермер, съев соленое яблоко, быстро вытер рыжеватые усы.