«Где Цезарь? Вы его видели? Он только что пил с нами чай в беседке! О! Хорошо, что вы остались у себя, вам совершенно не обязательно выходить к моим гостям».
Цезарь прокрался на башню и встал за спиной Авраама, высунувшегося из окна. «Что ты делаешь, Авраам? Ты слишком сильно наклонился, будь осторожней». На просторах рыжей черепичной крыши с двумя скатами, соединенными коньком, трепетал на ветру кустик папоротника. «Будь осторожней, Авраам, еще шаг, и ты вывалишься. Говорят, люди теряют сознание, не долетев до земли». Авраам слышал тяжелое дыхание Цезаря у себя за спиной и шепот Семирамиды в беседке: «Где? у почтальона, у евангелиста?..» Дядя с племянником разглядывали сверху прическу Мадам: сложная конструкция каждое утро заново возводится с помощью толстых, как вилы, шпилек. Эдит вышла из свинарника, и хотя стоптанные каблуки были залеплены грязью, Мадам крикнула: «Эдит, ваши туфли! И что за походка!» — задрала подол юбки и заковыляла по-утиному, переваливаясь с ноги на ногу; лебеди у кромки воды вскинули головы, захлопали неуклюжими мощными крыльями, только перышки полетели на песок, и отплыли от берега, скорее, прочь от замка. Аврааму и Цезарю с высоты казалось, что Эдит вместе со своими каблуками погрузилась в рыхлую почву на огороде, что все бассеты, голуби и куры прижаты к земле воздушными столпами, из окон башни особенно хорошо видно, как эти столпы, соединяющие живых существ с небом, вибрируют в солнечном свете. «Где Цезарь? он вам не попадался? Я всегда волнуюсь, если вечером Цезаря нет дома, он же сущий ребенок, любая девица вскружит ему голову».
Белка поскакала вниз по явору. Рим поднял глаза и заметил за плечом Авраама рыжую шевелюру.
«Твоя мать, — нашептывала рыжая шевелюра, — о! она пока помалкивает, но ты никогда не поедешь за границу учиться игре на флейте. Улисс! Бедный Улисс! На что он годится? Только ящики с виноградом считать. А сколько тех ящиков с нынешними урожаями… Ты будешь управлять поместьем, Авраам, ты! С утра до ночи виноградники, град, заморозки, опадение завязи, филлоксера. Ах! в нашем детстве все было иначе. И знаешь, Авраам, мы частенько лазили на крышу за мхом или папоротником. Высунись из окна, Авраам, видишь, вон жених Изабель идет по берегу». Джентльмен-фермер, похоже, все глубже увязал в песке, каждый шаг давался ему с огромным трудом, и бормотал: «Му God, I shall not die»{23}.
— Где Цезарь? Отвечайте!
И тогда Рим, сам не зная почему, возможно, рассчитывая наладить отношения с Мадам? (не помогло), кивнул подбородком, как маленький мерзкий предатель Фольконе однажды, на Цезаря и Авраама, стоявших у окна башни.
— Ты видишь! — крикнула Мадам Эжену, трепетавшему от страха. — Видишь, он вовсе не у евангелиста и не у почтальона! Что за глупость! Я и не сомневалась. Он на башне со своим любимым племянником Авраамом! О! он обожает племянников, этого у него не отнимешь.
Она протянула к Цезарю и Аврааму тяжелую руку пленницы, сплюнула на гравий и из соображений гигиены раздавила плевок ногой, изуродованной мозолями и шишками. Какой бы из нее получился врач! У Римов больше делать было нечего, и Мадам направилась к замку. «Цезарь — мой крест! Сейчас он на башне, а вечером?! Ах! если бы меня предупредили раньше…» Когда фиакр катил сквозь туман, и старик, которому не хватило места рядом с дочерью в слишком пышном платье, шагал рядом по заснеженному тротуару. «Замолчи, Эжен. Задумайся хоть раз в жизни: если Цезарь опять женится?! и потребует свою долю? Где ее взять? У нас ни одного сантима наличными. У Адольфа тоже. Хотя, между нами говоря, у Адольфа детей нет… Брать ипотеку? Подо что? И как выдать замуж Изабель?» — «Он охотно бы на мне женился, но я не захотела», — говорила Изабель о помощнике директора стекольной фабрики. Вокруг этой псевдо-церкви, горящей огнями день и ночь{24}, все виноградники были выжжены. «Почему бы ему не устроиться на стекольную фабрику? Ах! ну, конечно, не бутылки выдувать. Он мог бы, например, водить экскурсии. Прекрасное занятие, по-моему!»