Смотреть, пусть и краешком глаза, как леди Энн танцует для Оскара Уайльда, и делить супружеское ложе с лесоторговцем! Он хлопал подтяжками, оттянет, отпустит, посасывал усы, мокрые от росы в осенние дни, когда слышно глухое биение сердца земли, когда Цезарь во Фредеге почти счастлив, от того что бродит по берегу с раннего утра до позднего вечера и знает — дети близко, за туманом.
«Вот, вот, забавно… — говорил лесоторговец, посасывая мокрый ус. — Молодой лейтенант. Адольф, так, кажется, его зовут… Вот, вот, он попросил руки нашей Мелани». Но вроде он сам еще не устроен, живет с родственниками. «Вы видели семейное фото?» Снимал фотограф, по совместительству мастер педикюра: Адольф с книгой за столом, застеленным скатертью с помпонами; жена брата с очень внимательным взглядом; Эжен, ее супруг, дети Изабель, Авраам и Улисс несут на плечах все грехи мира. «Правда, Адольф мне сказал, что есть еще второе поместье, где-то в горах. И тем не менее этому Адольфу хватило смелости, чтобы… Только потому, что он квартировался здесь во время военной службы… А! ты здесь, Мелани? Я не слышал, как ты вошла».
В комнате, обшитой панелями из лиственницы, царил полумрак. За окном падал снег, лесорубы тянули таль, чтобы опустить небосвод, в десяти шагах дороги уже не различишь.
— В чем дело, папа, о ком ты говоришь?
— О молодом лейтенанте, об Адольфе, который посмел свататься к тебе. К тебе, дочери крупного лесоторговца!
— Как? Мсье Адольф?
На белой шее Мелани выступили красные пятна.
— И… что же ты ответил?
— Ничего. Сначала займите положение, а потом уже сватайтесь и ждите ответа. Вот.
— Адольф мне рассказывал, что у них два поместья: — замок с виноградниками на берегу озера… (Ха! — усмехнулась про себя мать, вязавшая у окна, — разве они имеют понятие о том, что такое настоящий замок!) и второе, которое они называют Дом Наверху, доставшееся в наследство от дяди; единственный дядин сын упал с орехового дерева и разбился насмерть. Еще он мне сказал, что с ним живет сестра. О! что ты ему ответил?
— Как, Мелани, неужели ты хочешь нас покинуть, у нас же никого нет, кроме тебя? Ну ладно… Плодитесь и размножайтесь, — с горечью заключил лесоторговец.
Мелани залилась слезами. Некрасивая, кожа желтая в красных крапинках, как у форели, проплывшей в неглубоких водах в нужный час{33}. Мелани жила в Юре, в комнатах, пахнувших горечавкой и васильком, тамбур с закрашенными стеклами не пропускал воздух в переднюю с плиточным серо-голубым полом, напрасно небо пыталось войти с другой стороны через узкие окна с тройными рамами: тут внизу знали, что между звездами плавают странные рыбы, и плотно закрывали ставни. На подоконнике лежали сухие травы, вязанье и Псалтырь. «Дочь моя, — сказала мать, растившая лорда Артура, до сих пор ей часто снится слуга с толстыми лягушачьими губами и леди Бэзил, скользящая к кабинетам, наполненным еловым ароматом, где она часами читала Шелли, — дочь моя, если хочешь быть красивой, надевай на лампы розовые абажуры». Бедняжка Мелани: у нее большой вялый рот, и поэтому слова выходят бесформенные. Любого, кто разговаривал с ней, охватывала страшная тоска; собеседники, словно завороженные, не отрываясь, следили за непосильной работой, которую выполняли рот и нос; слова, еле прорывавшиеся наружу, имели резкий запах муравьиной кислоты. Дед лесоторговца сначала называл себя бакалейщиком, потом негоциантом, а будущий лесоторговец, единственный сын в семье, заработал капитал во время Первой войны, занимаясь перевозкой различных грузов. «Что бы такого мне еще перевезти?» — думал он, котелок на затылке, темно-синий китель, черные брюки, вытянутые на коленях. В Вердоне гремели пушечные залпы, пару раз он видел вдалеке Рима, возившего солдатам по развороченным полям бидоны с чистой водой. Вернувшись к себе в Ури, он положил на подоконник Псалтырь и присоединился к прежним компаньонам, коневодам с широкими выдубленными лицами. Обмотав кнуты вокруг шеи, они стучали сухим пальцем в окна домов и скакали дальше от фермы к ферме, ветер прерий подгонял их, надувая пузырем черные с белой вышивкой рубахи. Но будущий лесоторговец по-прежнему носил синий китель, а поверх него желтый непромокаемый плащ, найденный на поле боя. Мелани шевелила толстыми вялыми губами, считая стежки на грязно-желтом полотне; на прусском камине черного мрамора стояла араукария, ствол перевязан розовой ленточкой, и хриплым голосом рассказывала, как присутствовала при рождении огромных рептилий. В тишине комнаты Мелани с матерью прислушивались к слабому журчанию воды, которое никто не мог объяснить, и наблюдали за тем, какое впечатление производили на их гостей, офицеров, охранявших границы Юры, золотые столики-жигонь. Адольф весь в зеленом, как скарабей, впервые войдя в гостиную, не сразу понял, где расположены окна, их закрывали штабели бревен для строительных работ, сложенные прямо у дома. Утром в воскресенье жена приготовила лесоторговцу накрахмаленную рубашку, закрепила пуговицы у ворота и на манжетах и положила рядом шерстяные кальсоны, потому что воздух еще недостаточно прогрелся. Но выйти из дома и присесть в кресла в садовой кованой беседке они смогли только около четырех часов пополудни. Вокруг цвели розы, на мясистом лепестке одной из них блестела капля росы или тумана. Мелани шумно вздыхала, Адольф чувствовал запах пота, особенно резкий, когда невеста обмахивалась бумажной салфеткой; Адольф отвернулся, слегка покачивавшаяся роза была похожа на красавицу-еврейку в синагоге.