— Этот Цезарь… — отец Гвен катал изуродованными ревматизмом пальцами шарики из хлебного мякиша. Мать вздохнула:
— Я бы предпочла Фрица, он должен приехать с минуты на минуту, — к тому же Фриц — наш дальний родственник, Гвен вышла бы замуж за своего.
Но что поделаешь? Ей с детства нравится этот соседский мальчик, Цезарь. Полагаю, ему достанется Дом Наверху? Мы прогуливались там на днях, вы помните? Красивая аллея, конюшни… В общем, можно сказать родовое гнездо…
Она говорила, прищелкивая языком, как цапля; поправляла шиньон, поднимая плечо, тащившее за собой из корсета правую грудь, рука опускалась — опавшая грудь безобразно повисала на косточках из китового уса. Озеро, ставшее бутылочно-зеленым, катило волны с гребнями белой пены, чайки кричали, что осень уже близко и им голодно, отец Мелани позвонил в дверь башни, той, которую дети с легкостью отпирали стеблем одуванчика: «Для мамочки, — шептали они, — для горлицы, для юбочки из серых перьев». Теперь ее, горлицу, можно разглядеть получше: маленькая, в красных кожаных туфельках. Цезарь лежал на берегу, подперев кулаками подбородок, крошечная ракушка в коричневую крапинку уцепилась за кончик рыжей пряди, в ладони врезались острые камешки, и задумчиво наблюдал, как от вокзала идет незнакомец в котелке, еле удерживая под носом густые усы; служанка булочника, тайком воровавшая бисквиты, свернула С дороги, издалека завидев лже-полицейского, и побежала прочь, прячась за большими сетями, круглый год изображавшими туман над озером. «Правда ли, что родители Гвен ждут меня, как она уверяла вчера?»