Теперь выбывает племянница Тома, та, что метет пыль в дядюшкином саду. «Она бы согласилась», — уверяла позже Изабель. Бедная Изабель! Куда она пойдет, а Улисс, а Авраам? Мадам возглавит шествие, робкий Эжен с пеларгонией будет замыкающим. Поделом им. Эти подлые проводы — Мадам с Эженом, наверное, со смеху умирали у него за спиной — последняя капля, чаша переполнена, вода потоками льется через край в поддон, небо еще ниже опустилось к земле и озеру. Жребий выпал на дочь адвентиста. Цезарь даже имени ее не знал и видел всего несколько раз, когда она в субботу, по их адвентистской вере это воскресенье, гуляла вместе с родителями. «Увы! — думала она, — если бы в этот момент я была в другом месте, если бы садилась в поезд, если бы шла по тропинке с боярышником, возможно, мне бы встретился молодой человек и попросил бы моей руки». Но только она со своими родителями приближалась, женихи отступали, как блуждающие огоньки. Цезарь решил дать последний шанс Мадам и ее камарилье: он будет обходить стороной клинику адвентиста. И если до апреля не встретит его дочь… Однажды Цезарь схитрил, заметил ее издалека и свернул на другую улицу, это случилось в один из февральских дней — предвестников весны, скачущих верхом в острых колпачках, в руках длинное копье, в золотом наконечнике которого спрятано послание: еще пять недель и наступит первое апреля; и никакой дочери адвентиста, только камешек в руке! Цезарь играл с огнем, бродил рядом со стекольной фабрикой, по дороге, ведущей в клинику. Черный костюм, на рыжей шевелюре — шляпа-котелок. «Куда он идет? У него свидание?» — спрашивали друг друга слуги, пирамида бледных лиц за окном с решеткой, хлопья пены долетали сюда только во время сильных гроз. Цезарь старательно обошел место, где раньше возвышалась башня, место, где, не ведая страха, топтался Вот-Вот, за что три года спустя был убит лошадьми, место, не раз попранное огромной, изуродованной мозолями и шишками ногой Мадам, что вполне могло явиться причиной ее ужасной смерти в лодке. Цезарь шел по дороге к вокзалу, по которой недавно к Фредегу Вот-Вот, спешил сватать Адольфа. Ах! Если бы Цезарь в тот день прибавил шагу! Если бы быстрее отцепил полосатую улитку с рыжей пряди! Ладно, хватит об этом. «Разве по любви женятся?» — спрашивал с усмешкой старый овдовевший дядя, пытавшийся поджарить яичницу на горячем утюге. Дочь адвентиста! Бог мой, вот она передо мной! На сей раз никуда от нее не убежать, жребий брошен, дурак, с чего тебя понесло сюда, ведь все люди ходят другим путем? Единственное, что остается — тянуть со свадьбой. Она возвращалась из города и уже сворачивала на улочку к клинике, но замешкалась, подвязка лопнула, спряталась за изгородью, чтобы поправить чулок, и вот столкнулась с мсье Цезарем! Она несла большой сверток, родители были слишком бедны, чтобы оплачивать посыльную, да и зачем нужна эта посыльная, в общем-то, никто никогда точно не понимал, какую роль она играла в жизни обитателей Фредега; имелись подозрения, что посыльная ночами шастает по карнизу, иначе как бы она узнала и позже рассказала своей задушевной подруге Жибод, что после свадьбы Цезаря несчастного Эжена подвесили за ремень на гвоздь, и Мадам стояла перед ним, заложив руки за спину и выставив ногу вперед, и улыбалась? Кажется, нечто подобное видела посыльная через окно их спальни.
— Что вы здесь делаете? — оторопело спросил Цезарь.
— Гуляю, — ответила она, пряча сверток за спину.
— Повезло вам.
— О! папа в субботу утром крестит на озере, а у мамы много хлопот по хозяйству.
— А ваша милая сестрица?.. Вы старшая, не правда ли? Вам бы не хотелось в ближайшем будущем обзавестись собственным хозяйством? — продолжал он рассеянно, рисуя мыском ботинка восьмерки на песке.
Девушка уронила сверток, всплеснула руками: «Ох! мсье Цезарь!», подошла и положила голову ему на плечо. «Я уже так давно… Но вы же не обращали на меня внимания…» Поскольку дочь адвентиста плакала часто, глаза у нее были зеленые с красным. Но кожа — Цезарь разглядел вблизи — бархатистая.
— Мсье Цезарь, мсье Цезарь, какой же вы скрытный! — через пару минут восклицала жена адвентиста и с напускной строгостью грозила Цезарю пальцем; она считала, что в умении мило журить подрастающее поколение ей равных нет. Страшный палец являлся молодым людям во сне, и в ранний час, когда посыльная ехала вдоль берега в скрипучей тележке, они вскакивали с постели, обливаясь холодным потом.
— Мсье Цезарь, вы же совершенно не замечали Бланш!
Бланш! Цезарь вздрогнул. Как угодно, Николь или Маргерит, лишь бы не это имя из пены. Но отступать слишком поздно, на пороге появился отец, Бланш бросилась ему на шею с радостным криком: