— Цезарь, гарнитур в гостиной я доверяю вам. Его надо чистить очень осторожно, по ворсу. И каждый день. Бархат собирает столько пыли! О! как несправедливо устроена жизнь, — воскликнула она вдруг, потом, немного успокоившись, прибавила, — мебель в гостиной требует ежедневной чистки! Касательно пианино, не забывайте класть на клавиши покрывальце из белого сукна, которое я сама сшила. Давно уже…
…когда только от нее зависело, за кого выходить замуж. Выбери она врача… Врача? вы смеетесь? Синдика, генерала! Цезарь спрятался в конюшне, внутрь через открытую дверь проник солнечный луч, окрасив черную навозную лужу в рыжий. Цезарь больше не видел в ней ни прошлого, разрушенную башню, камни, которые отец сбрасывал на белые розы, упавшие накануне с гроба молодой покойницы, ни будущего, лошадей, затоптавших Вот-Вот, ужасную смерть Мадам в лодке, погружавшейся под воду, постаревшую Изабель (у нее, как и у Зое, отберут шотландский шарф). Вечером Цезарь, черный костюм, капля одеколона на носовом платке, ушел по берегу в неизвестном направлении. Создания третьего дня качались в легких волнах, лизавших песок. Цезарь раздавил полосатую улитку, ту, что слишком поздно отцепил от рыжей пряди, когда Вот-Вот… Мадам, стоя у окна гостиной, смотрела вслед удаляющемуся Цезарю, Эжен робко приподнялся на цыпочки, в надежде увидеть кусочек озера. Мадам хранила непроницаемое молчание, она никого ни в чем не упрекала. Погода в апреле, месяце соков, пасмурная, пустые ветры подталкивают темные, похожие на густые кроны тучи, медленно плывущие по серому небу. Бланш потела, они с Цезарем бок о бок прогуливались в парке, где в последний раз перед сном босая баронесса водила по тропинке отряд больных.
— Вы тоже принимаете лечебные процедуры?
— О! я утром гуляю босиком по траве, для улучшения кровообращения.
Ляжки у нее фиолетовые, а если надавить пальцем — нет, Цезарь не надавливал, конечно, пока еще нет, — на коже остается белый след.
— Отец хотел, чтобы я, как другие пациенты, носила тунику с поясом, у баронессы туника из китайского шелка. Отцу нравится. А вам?
— Нет, нет, — рассеянно ответил Цезарь.
На следующий день Бланш отправилась к портнихе. Когда свадьба? О, Господи, она даже не знает. Похоже, Цезарь не торопится. О! дело не в этом, просто надо уладить с братьями некоторые вопросы; Цезарь милый, очень милый, каждый вечер приходит, как покатается на лодке, он очень любит озеро. В любом случае дорожное платье ей не помешает. Может, в серых тонах?
— О! мадмуазель Бланш, я вам не советую серый. Лучше цвет лилии или розы. Нет, в сером я вас не вижу, серый — цвет блондинок.
Бланш выбирала фасон, тыкала пальцем в картинки в журнале мод, вопросительно поднимала брови, портниха отрицательно качала головой и, послюнявив палец, быстро переворачивала страницу. «Хорошо бы еще свадебное платье из белого кашемира», — думала Бланш, и ее зелено-красные глаза наполнялись слезами, — выйдет ли она вообще когда-нибудь замуж? Однако же Цезарь пригласил ее во Фредег.
— Как, — удивился он, — вы не знаете, где замок?
— Думаю, нет, мне замок не по пути, видите ли, мы живем по другую сторону железной дороги, и все нужные магазины есть около стекольной фабрики.
По ночам псевдо-церковь, крытая листовым железом, полыхала огнем, молодые мужчины с синими повязками на лбу, как у акробатов, хватали огромными щипцами горячее стекло, окрестные виноградники загорались один за другим.
— Вот моя невеста, — Цезарь отважился подвести Бланш к Мадам, восседавшей на бархатном канапе. Бланш… капельки холодного пота повисли на кончиках длинных пальцев. Мадам, тяжелые веки упрямо опущены, вышивала широкую гардину и не издала ни звука в ответ. Молчание затянулось на несколько минут. Вдруг Цезарь заметил Эжена, тот принес вино и брюссельские вафли в жестяной коробке и притих, скрючившись на низком стульчике. Посыльная простудилась и в ту ночь отлеживалась дома, поэтому никто так и не узнал, что произошло позже в супружеской спальне. Между тем Бланш, вежливо повернувшись к городской статуе — птицы гадят ей на плечи, у ее ног играет мужчина в соломенной шляпе — к статуе, которая продавила задницей канапе, спросила, что она вышивает. Огромными белыми руками.
— Это гардина, — выдержав паузу, с расстановкой ответила Мадам, — гардина для гостиной, таких нужно четыре.
— Сколько труда.
— Да, работа необъятная, займет месяцы, годы. Я хочу переделать весь замок. У меня множество планов. В голове.
Мадам, не поднимая глаз на Бланш, постучала по огромной, как шар земной, голове. Цезарю вдруг стало жаль ее; бедная, все насмарку, конец гипнотизерским трюкам, и она это чувствует. Похоже, она сейчас улыбнется, вот уже один зуб водолаза в скафандре показала, вот второй.