— Я хочу оборудовать ванную, разобрать изразцовую печь. Провести центральное отопление. Тут стены в два метра толщиной.
Она еле слышно засмеялась. «Значит, — разочаровано думала Бланш, — нам с Цезарем не достанется Фредег? Обидно! Башня, глубокие амбразуры, вид на озеро… Тогда Дом Наверху? Другого варианта я не вижу, правда…» Она, как кролик, грызла вафлю; задерживала на мебели взгляд зелено-красных глаз. Присматривается, изучает, о! ничего она не получит, пора подлить масла в огонь. И Мадам заговорила о младшей сестре Бланш: «До чего же красивая девушка и совсем юная! Само очарование! и почему она до сих пор не замужем? У нее, наверное, нет недостатка в женихах». Мадам опять замолчала, обреченно склонилась над рукодельем и больше ни на какие вопросы Бланш не отвечала. Проводив невесту до порога сумасшедшего дома, Цезарь уплыл на «Данае». Он толкнул лодку к озеру, днище у берега скребло по песку, прыгнул на борт, взмахнул веслами и вышел в открытые воды. Посередине озеро рассекла темно-синяя река, в тихих глубинах плавали рыбы, голубые водоросли и савояры с кобальтовыми лицами. Хоть бы встретить детей в рыбацком челноке! Но нет, Цезарь чувствовал, поиски закончились. «Если бы еще я женился на Гвен! — сказал он вслух. — Но Бланш! Не пойму, как это получилось. Может, надо было посвататься к глухой Лауре? Нет, я знаю, ни к кому не надо было, ради братьев, да?» Только плеск весел вместо ответа, Цезарь вернулся на берег, отпер дверь башни. Мадам, по-прежнему сидела на канапе и чистила ногти, тяжелая штора с каменными складками-изломами лежала у ее ног. Улисс притащился на костылях, Авраам играл на флейте, Изабель строила домик из картона и катушек.
— Бедная малышка Изабель, — сказала Мадам тихо, но внятно, как только Цезарь вошел. — Бедные, бедные, невинные дети!
Изабель подняла голову.
— Куклу возьми, а кукольный домик, думаю, придется оставить.
— Взять куда, мама? — встревожилась Изабель.
— Дядя Цезарь нас выгоняет, дитя мое.
Вечером Мадам чуть слышно, словно обращаясь к самой себе, пробормотала: «Я все же намереваюсь увезти спальный гарнитур», — и махнула сильной белой рукой в сторону кровати с колесиками.
— Но, милая, до этого еще не дошло…
— А до чего дошло?
— Не знаю, но мало ли что может случиться.
На следующий день Мадам заметила, как вздрогнул Цезарь при имени Бланш, и с той минуты, нарушив обет молчания, повторяла по любому поводу: «Бланш! Бланш!» Вечером на ее крик «Бланш» отозвалась озерная пена. Цезарь затыкал уши, прячась за оставшейся зеленой шторой. (Вторую штору украла посыльная в ту роковую ночь, когда умерла горлица). Не бывать свадьбе Цезаря, она расстроится в ближайшие дни, как свидания с Элси или с бабенкой из тира, минует, как любовь к Гвени и опасность, которую каждый високосный год представляли дочь инженера, племянница Тома, савоярки, бегущие через озеро по тающему льду.
— Эжен, — начала Мадам твердо на следующий день, — не пора ли снести беседку? Она того и гляди рухнет.
Мадам сменила дорожный костюм в клетку на старое зеленое платье с вышивкой тон в тон.
— Но, милая…
— Мы построим современную беседку из бетона, я уже вызвала архитектора.
И Мадам затеяла стройку. Да! собственными руками замешивала цемент и гасила известь. Потом занялась посадками, вырывала лопату у садовника, застывшего в глубокой задумчивости, и ставила огромную изуродованную шишками и мозолями ногу на заступ. Таскала с собой в ведерке семена, перемешанные в кучу в спешке и ярости, надо, черт возьми, сеять, сажать, строить. Эжен, тоскуя, стоял у нее за спиной с цветами, обернутыми влажной, кое-где порвавшейся газетой. «Когда зацветет Каролин Тестю, — думал он, — Цезарь уже будет женат». — «Женат! Неужели!» — вопила Мадам. Бланш может заболеть скарлатиной или тифом, или свалиться в озеро, так и норовящее разбиться о стены их сумасшедшего дома; парк клином врезался в волны, и совсем рядом на террасе ел богатый торговец, таинственные голоса звали: «Йедерман», деревья замышляли заговор, который опять сорвется в ноябре. Бланш вполне могла стать его жертвой или попасть под поезд по пути к портнихе. «Почему вы не носите серый, мадмуазель Бланш, это ваш цвет, — говорила Мадам. — Здесь я установлю каменную горку с цветами, мне пришлют ее из Юры, с моей родины. Ах, отец меня предупреждал…» Эжен понуро брел за ней, полные пригоршни луковиц. Свободного времени у него было много, последним на виноградники с мотыгой на плече поднимался его прадед, дед, закутавшись в халат, уже читал Поупа и Теннисона у камина, где горели виноградные лозы, пока жена вышивала мелкими стежками обивку кресел в гостиной.