Испуганная Изабель побежала наверх, в свою комнату, распахнула дверь и застала мать, паковавшую чемоданы.
— Где моя кукла?
— Я отдала ее Жибод, зачем тебе теперь кукла?
Если бы Цезарь видел Изабель и Авраама, плачущих перед пустыми шкафами, и Мадам, вздыхавшую у окна, он был бы очень доволен. Но он сейчас, кажется, в Риме: нет новостей, значит все в порядке. В тот день Бланш, красный зонтик в руке, свесившись через перила изгороди, окружавшей раскопки, упрямо отворачивалась от Цезаря. «Я подожду, — говорил он, — ты, в конце концов, обернешься». Она смеялась: «Нет! Нет! Я слишком некрасивая, фотографируй лучше гусей на Капитолии». Мой друг, моя жена! Как она смеется! Она не смеялась так прежде у своих адвентистов. Эта тоненькая, наклонившаяся фигурка, этот крутящийся зонтик! Ах! дети исчезли, ну и ладно; не хочу я больше встречаться в прихожей у старой кухни на втором этаже с Зое, траурный передник длиннее платья… У них за спиной раздавались крики, толпа спешила приветствовать Папу-юбиляра, сидевшего под опахалами из страусовых перьев. «Я слишком некрасивая», — повторяла Бланш, смеясь. Что же они так кричат, эти итальянцы?! Во Фредеге Мадам, вздыхавшая у окна, заметила спускавшуюся по дороге от вокзала повозку.
— А! вот и Адольфы, — сказала она умирающим голосом, поднося руки к высокой конструкции на голове. — Ты слышишь меня Эжен? Адольфы едут.
Жара была удушающая. Лошадь привязали у ворот, Мелани споткнулась о невидимое животное и ударилась бедром о спинку садовой скамейки.
— Ну! — начала Семирамида, поджидавшая их на бархатном канапе, — вот и вы. Стойте спокойно, Адольф, у меня голова кружится от вашего хождения взад-вперед, а ты, Эжен, принеси бутылку вина. Скоро мы разорим весь погреб, верно?.. Ну! давайте, говорите. Что будем делать?
— Но… о чем собственно речь? — спросил Адольф, держа на отлете лорнет, протертый уголком жилета.
— Мы просто приехали вас проведать и на виноградники взглянуть. Это катастрофа, судя по слухам.
— О! Катастрофа… не надо преувеличивать. Комбевальер побило градом, но он точно восстановится в будущем году и…
— Замолчи, Эжен. Вечно вы с вашими виноградниками! Я вам ничего нового не скажу, вы и так знаете, что Цезарь, ваш старший брат, женился. Он сейчас в Италии. Свадебное путешествие! пфф…
— И что же?
— Что же?., вы не понимаете? Молодые скоро вернутся, и где мы их поселим? В дровяном сарае?
— Но… здесь, разумеется, в замке просторно, хватит места для двух семей …
— Где? где? — кричала она, задыхаясь от гнева.
— Где тут, в этом бараке, место для двух семей? Ах! отец меня предупреждал!
Когда шел по тротуару рядом с фиакром. В общем-то, не таким уж и старым он был, как все теперь начинали понимать.
Мадам, орошая собеседников слюной, повторяла:
— Вы считаете, что в этом бараке есть место для двух семей? У нас дети! А жить на что? мы едва укладываемся, а в нынешнем году придется брать ипотеку. А! нет, все ясно, пора уступить Цезарю место. Теперь его очередь жить в замке. А нас он выгонит на улицу.
— Не будем судить, — мягко сказал Адольф, поправляя лорнет и оглядываясь.
— Ну, выгонит он или нас, или вас, — уточнила Мадам.
— Как?.. — закричал вдруг Адольф. — Нас?! О нас речь не идет. У нас уже есть Зое.
— А почему бы Цезарю не поселиться в Доме Наверху, позвольте поинтересоваться? Вам выбирать: обживаться в хлеву или уехать в Америку.
— Как же так? Как же так? — твердил Адольф, задыхаясь. — Послушайте, он хочет жить только здесь, в замке.
— Ох! Оставьте меня в покое с вашим замком. И, кстати, могу вас заверить, ему не нужен Фредег, он мне всегда говорил, из-за башни, с которой связаны неприятные воспоминания, уж я не знаю какие. Нет, нет, он потребует Дом Наверху.
— И вы так спокойно рассуждаете, ничего не предпринимая, — визжал Адольф. — Давайте же что-нибудь делать, черт возьми!
— Адольф! — простонала Мелани.
— Ах! — шептала Мадам, больше не обращая ни на кого внимания и заламывая тяжелые руки замурованной пленницы. — Зачем я помешала ему жениться на Гвен, единственная дочь, из богатой семьи… Ты! Прекрати пить!
Эжен поставил было бутылку на пианино между портретом предполагаемых родителей Мадам и фотографией ее подруги по пансиону у окна, обвитого плющом. Но передумал, повернул обратно, мягко ступая в ботинках с резиновой подошвой, и потихоньку налил себе стаканчик.
— Твоя вина тут тоже есть. Мсье занят разговорами с рыбаками или слушает, как виноделы наперебой его расхваливают. А что же его не хвалить? От сбора винограда он дает им два литра вместо одного, совершенно не думая о собственных детях, которые скоро уже разорятся из-за неурожаев. А Цезарь между тем прятался в конюшне. Что он там обдумывал, позвольте спросить?