– Есть шероховатости, – заметил подручник.
– Например?
– Сейчас, одну секунду… Вот: «Всякий грех в самом себе и за собой влечёт воздаяние так же, как и принятие яда грозит отравлением…». Далеко не всякий яд – отрава. Яд принимают и в лечебных целях.
– Ну-с…
– На странице пятьдесят шестой… в качестве заядлых болельщиков, подбадривающих игроков на футбольном поле, у вас при спасении человека фигурируют ангелы, сонмы святых…
– Но апостол Павел не чурался выражений, употребляемых в спортивной тематике…
В дверь просунулась Филаретовна, худая, стрекочущая экономка лет сорока пяти:
– Владыка, сазана под сметану?
– Да, пожалуйста… Только не переборщите! И возьмите свёрток на кухню.
Епископ плотно закрыл дверь за Филаретовной, сходил в кабинет, вернулся с папиросой в руке. Опять сел в кресло, закурил.
– Снова неприятности? – осторожно спросил архивариус.
– Церковь в Сероглазке закрывают…
– Как?! Мы же служили там три месяца назад!
– А вот так! Что взбрело в голову, то и вытворяют… Вместо умершего священника я назначил, как тебе известно, отца Виктора из храма Иоанна Златоуста… Сельсовет воспользовался смертью священника, и, поскольку старостиха, как нарочно, тоже отдала Богу душу – я этого не знал, только что сообщили, – забрал ключи и церковную печать…
– А отец Виктор?
– Валяет дурака. Не хочет ехать из города в деревню. Вдруг обнаружил у себя болезнь почек… Я ему твёрдо сказал: это временная, вынужденная мера. Послужишь в селе, вернёшься… Так нет, не хочет… Народ в Сероглазке плачет: ни батюшки, ни ктитора!.. Завтра поедем на службу в храм Златоуста, будь начеку… Отец Виктор популярен, накрутил приход… Как бы не вышло эксцесса!
Архиварус и архиерей впервые встретились, когда Викентий числился в университете, а Владыка занимал пост ректора духовной семинарии и академии. Гладышевский разыскал бурсу в Александро-Невской лавре и, робко попросив у дежурного в сенцах аудиенцию у Его Преосвященства, тут же оную получил.
Обилие икон, тлеющие огоньки лампад в уютном кабинете всё ещё смущали студента, но то, что на стене висела простенькая гитара, а на письменном столе размещался микрокосмодром из серо-белого мрамора, и ручка, заправленная чернилами, готова была к старту в форме межпланетной ракеты, это вперемежку с фолиантами в кожаных потёртых обложках с медными застёжками и шторой на окне, пурпурной, как мантия кардинала, делало далёкое значительно ближе!
Несмотря на их знакомство, о поступлении в семинарию после «бегства в США» не могло быть и речи.
– Разве допустимо, чтобы душевнобольной учился в духовной школе? – осадил епископа попечитель богоугодных заведений, то бишь уполномоченный Совета по делам религий.
Ректора через время сместили в провинцию, дав епархию в прикаспийском крае. Сюда прилетел после освобождения из тюрьмы и психушки его старый молодой друг.
Владыка придумал ему синекуру келейника и архивариуса.
Быть архивариусом значило для экс-студента то же самое, что служить помощником библиотекаря в королевском замке – должность, которую занимал господин Кант, заодно приват-доцент местного университета. В библиотеке монарха книги сидели на цепях, дабы кто не спёр. А в библиотеке горкома партии, куда легально, по записи, некогда проник теперешний «архивный юноша», сиротела лишь одна на весь двухсоттысячный город книга Гегеля, да и та не на привязи, ибо никого, в том числе и первое лицо партаппарата, не интересовала, за исключением идеологического клептомана, который умыкнул шедевр германца, то есть взял в читку и не вернул, что стало дополнительным компроматом по доносу потерпевшей стороны после ареста ворюги.
Покои архиерея размещались в двухэтажном особняке близ кафедрального собора. Собор лежал между новыми домами, как царь Давид в старости среди молодых дев.
На первом этаже располагалось епархиальное управление. Здесь трудились секретарь Владыки протоиерей Василий Байчик, красивый белорус, чья голова, лысея на затылке, всё больше становилась похожа на просфору из Почаева с отпечатком стопы Пресвятой Богородицы, и «первая дама епархии» – экономка Филаретовна, под пальцами которой выплясывали чечётку круглые костяшки деревянный счётов, разрываемая на части базаром и бухгалтерией (« – В храм некогда сходить! Господи, когда это кончится?»).
Шныряла тут и машинистка, ни дать ни взять процентщица из «Преступления и наказания» Достоевского с мышиным хвостиком волос на редеющей макушке. Раздражала архиерея не столько опечатками в бумагах, сколько безудержным любопытством: от кого поступает обильная корреспонденция на второй этаж?