Оба они стояли на площадке перед входом в квартиру. Она находит это не совсем этичным с их стороны, сказала дочь, ее совесть мучит, что они войдут сейчас в квартиру покойного. Что, собственно, им тут надо? Не успел этот Адомайт умереть, как они уже вламываются в его квартиру. При этом ведь никто из них не знал его. Он, ее отец, даже никогда его не видел. Не надо было тебе сюда приезжать, сказал Харальд Мор. Она, в полной задумчивости: кто знает, что за люди бывали в этой квартире. У этого Адомайта наверняка были знакомые. Он: говорят, он был волк-одиночка, между прочим, и женатым он прожил очень недолго и почти не общался со своим сыном, а когда у человека такой тяжелый характер, то и большого числа знакомых ждать не приходится. Она, Катя, сама ведь до того слышала, в этом, как его, в том лесном доме, как все говорили про старого Адомайта. Раньше Адомайт занимал первый этаж, но когда его родители умерли и он выгнал свою сестру, твою бабушку, он переехал на второй этаж, а нижний стал сдавать и жил, собственно, на эти деньги. Он проделал все это довольно беспардонно, а еще называется образованным и тонким человеком, да он с самого начала только и делал, что потакал своим пристрастиям, с вызовом противопоставляя себя тем, кто жил на положении служащего, а не то ему пришлось бы встать на одну доску с теми, по отношению к кому он вечно испытывал превосходство, или, может, даже оказаться у них в подчинении, что ему, столь высоко одаренной духовно личности, никак не подходило, вот так примерно выглядит то, что рассказывали про него в том лесном доме. Крайне беспардонный тип, до мозга костей, и всю жизнь жил за счет своего окружения. Катя: то есть как это за счет своего окружения? У него же был доход от сдаваемого помещения. Мор: да, конечно, но он его имел только благодаря тому, что бесцеремонно обошелся со своей сестрой и не позволил ей жить в своем доме. Катя: этого я не понимаю, я это вообще отказываюсь понимать. Ей постоянно рассказывают что-то новое. Насколько она знает, бабушка жила тогда в Англии, и мама тоже первые свои годы провела в Честертоне. Она же, бабушка, сама уехала отсюда, из Нижнего Церковного переулка и этого Нижнего Флорштадта. Как же можно говорить о том, что ее кто-то отсюда выбросил? Он: бабушка вынуждена была прожить все эти годы в Англии, потому что он запретил ей возвращаться домой, хотя она, как она сама говорит, имела на то право, но не хотела оспаривать его в суде. Захлопнуть перед носом собственной сестры, находившейся в таком бедственном положении, дверь — это уже о чем-то говорит. Поэтому-то он, Мор, и утверждает, что Адомайт жил за счет своего окружения, и в первую очередь — за счет своей сестры. Все это очень хорошо вписывается в образ Адомайта — старый, вздорный человек, пожелавший держать все бразды правления в своих руках, повсюду только качал права, другие думают сначала об обязанностях, а он, непонятно на каком основании, вбил себе в голову, что вправе считать себя моральным судьей, ибо всегда говорил о бабушке только плохо, это она, Катя, тоже ведь слышала в лесном доме. Да, сказала она, это она слышала, между прочим, заведение называется не