постоянно выслушивать одно и то же — это выше моих сил! И про «Трудовой фронт»[10]… и эшелоны с беженцами… и дядю Эдуарда в Будапеште… и это в течение всей поездки из Хеппенхайма сюда, целых два часа. Хорошо, что мы оставили тетю Ленхен в гостинице. Он: ты это называешь гостиницей? Этот обыкновенный задрипанный пансион. Этот деревенский постоялый двор. Катя: вы, как я погляжу, совершенно несправедливы по отношению к тете Ленхен. И вовсе она не говорит одно и то же. Она каждый раз рассказывает немножко по-другому. Это же непрерывный процесс воспоминаний. Мать: да, Боже праведный, но нельзя же вспоминать постоянно. Она как представит себе, что сама доживет до восьмидесяти и будет постоянно что-то вспоминать, на виду у всех людей, совершенно не считаясь с ними, без всякого стыда… Харальд Мор: но это же просто очень старая женщина. Она: да-да. Но иногда она спрашивает себя, как это возможно, то есть она имеет в виду, что тетя Ленхен просто ничего не замечает. Катя: что значит «не замечает»? Мать: просто не замечает, что слишком много говорит всякой ерунды. Я не собираюсь ее в этом упрекать, я просто констатирую. Она никогда не позволяла себе упрекать в чем-то тетю Ленхен, а вот та без конца делает им упреки, чего раньше тоже не было, во всяком случае в таком количестве. Что она себе думает, может, что все мы приехали сюда, чтобы огранить дорогого покойника? Зачем мы вообще взяли M с собой? Вы, говорит она, всегда первые там, где есть чем поживиться. Ей самой, тете Ленхен, до этого нет никакого дела, она никогда ничего не добивается. С тех пор как ее муж Хайнцгеорг погиб в тридцать девятом году, одним из первых, уже на второй день войны, то есть второго сентября, под Любице, с тех пор ей уже ничего не надо. Она, конечно, пошла по призыву на трудовой фронт, засучила рукава, она всегда была одной из первых, когда надо было что-то делать, а не делить. Раньше всегда была нужна работа, сегодня нет, сегодня все есть, никому ничего делать не надо, не то что тогда. А что стало бы с рейхом, если бы не трудовой фронт! Она тогда ночи напролет гопала в своих деревянных башмаках холодной Осенью, чтобы помочь тому или иному крестьянину ранним утром на полях, а для них, Моров, уже большой труд проделать обыкновенную комфортную двухчасовую прогулку, в конце которой они будут вознаграждены меблировкой целого дома. Но Хелене, вынуждена была возмутиться она, госпожа Мор, как вы вообще можете утверждать такое? Ах да, сказала тетя Ленхен, все это только разговоры, конечно, одни лишь разговоры, а почему тогда все они поехали сегодня в… как его… Веттерау, если это только одни разговоры? Ведь не ради же покойного? Его вообще никто не знал. К нему никто никогда не проявлял ни малейшего интереса, к этому старому человеку, жившему там и полном одиночестве, без семьи, не то что она, Хелене, а вот стоило ему умереть, как они все ринулись туда. Госпожа Мор: ну, тетя… Да-да, все так и ринулись туда, напустилась на нее с заднего сиденья тетя Ленхен. А вот ее, тетю Ленхен, сказала она, взяли только для того, чтобы придать этому дележу видимость траурной процессии. Она им не доверяет. А почему, собственно, она должна им доверять, она этого человека вообще не знала, не видела его никогда в жизни и теперь уже не увидит, потому что он умер и может этому только радоваться, насколько она успела понять, а что еще остается при таких родственничках. Она: тетя Ленхен, мы больше не желаем этого слушать. Мы тебя взяли, потому что ты сама этого хотела, и это единственная причина. Тетя Ленхен: да, точно, потому что я хотела посмотреть, как все мои теории сбудутся, вы, впрочем, не должны принимать это на свой личный счет, речь идет о самых обычных делах, случающихся во всех семьях, я и по Жанет это вижу. Между прочим, вы взяли меня, чтобы Жанет могла поехать с господином Хальберштадтом, она бы не вынесла ехать со мной два часа в одной машине, она не любит, когда я много говорю, и поэтому надо было сначала меня куда-нибудь деть, чтобы она могла сесть в машину к господину Хальберштадту. А что мне не доставило никакого удовольствия ехать в этом разболтанном и громыхающем грузовике, это уж вы как-нибудь можете себе представить. Объясните мне, пожалуйста, с какой это стати мы ехали в грузовике? Почему Харальд не взял свою легковушку? Вот видите, вы молчите! Нет, сказала тетя Ленхен, эта поездка не доставила ей никакого удовольствия, факт, но когда-нибудь она все-таки съездит в Любице. Когда-нибудь и она, Катя, тоже туда съездит. Поездка с тетей Ленхен была очень утомительной, она, Катя, это сама видит, сказал Харальд Мор. Она ни минуты не давала никому покоя, а когда он сбился с пути и вышел в Бад-Фильбеле, она с триумфом и даже какой-то ненавистью засмеялась. У тети Ленхен две оборотных стороны — одна приятная, временами она действительно бывает просто очаровательной и обворожительной, а другая менее приятная. Сегодня вечером она наверняка будет само очарование, это так всегда с ней, особенно в компаниях, она всегда показывает себя с лучшей стороны, хотя ей уже восемьдесят. А какая выносливость! Катя: она этого просто не понимает, она всегда хорошо относилась к тете Ленхен. Она, конечно, старая закоренелая нацистка, и это каждого смущает, но ей, Кате, это все равно. Харальд Мор: может, ты помолчишь, дочь моя! Тетя Ленхен никогда не была национал-социалистом, и тебе это прекрасно известно, мы так часто говорили об этом. Катя: она вообще не понимает, как он может такое говорить. Тетя Ленхен была членом национал-социалистской партии, это всем известно, раз она была в партии наци, значит, она была нацисткой, одно вытекает из другого. Вот его, Харальда Мора, тоже ведь называют социал-демократом, поскольку он член социал-демократической партии, так и тетя Ленхен одна из бывших национал-социалистов. Или, может, он станет утверждать, что никакой он не социал-демократ? Он: как ты только можешь сравнивать социал-демократию с национал-социализмом? Между ними нет ничего общего, как раз все наоборот! Она: она и не сравнивает их. Она только констатирует, что тетя Ленхен состояла в NSDAP,вернуться
«Трудовой фронт» — массовая фашистская организация по работе среди населения и его мобилизации во время подготовки к войне.