И кивнула на планшет.
Девушка медленно подняла голову и уставилась на Ронгу не моргая. Улыбнулась — сначала чуть неуверенно, покраснев, будто лучи заката плеснули на белый снег, потом посмелее. А потом — еще смелее. Улыбка ширилась, как прореха в старой ткани, и влажно блестели под алыми губами мелкие белые зубки.
Ронга помимо воли взглянула на вывеску. И Дин Хо. Одного рода с легендарным Словом. Говорят, Хин Су Чжоу без капли крови все племена подчинил. Врут наверняка. Но попробовать стоит.
— Уйдешь сама, — сказала Ронга, — цветов принесу на могилу. Вина принесу. Чего хочешь. А нет — сожгу и пепел развею.
— Так и сожжешь? — закривлялась девица, так и эдак изгибая необычайно гибкую шею, подпрыгивая то на левой ноге, то на правой.
— Так и сожгу, — спокойно повторила Ронга. Девица захихикала громко, визгливо, уронила на землю планшет. Экран был темный — как Ронга и думала, призрак впустую водил пальцем по экрану. Он протянул к Ронге обе руки. Та приготовилась, затаила дыхание…
— А не сожжет, так я тебя сам найду, паскуда!..
Над головой Ронги стремительно пролетел грубо сколоченный табурет и врезался точнехонько в лоб девушки. Хихиканье быстро перешло в визг. Сжав кулаки, вытянув тонкую шею, полуприсев и так застыв, будто приклеенная, девушка завизжала на одной ноте, разбивая утреннее оцепенение городка.
— Ну! — прервала ее Ронга, несильно хлопнув по щеке. — Пошла!
И подставила руки под рухнувшее тело.
Вздохнув, Ронга отволокла девушку к магазину и уложила на лавке. Вернулась за планшетом и табуреткой. На ножке были вырезаны слова. Два слова, если точнее, столь грязные, что Ронге даже в мыслях сложно было их произнести. Примечательные разве что тем, что написаны были почерком коу-шу. Иначе говоря, письмом духов.
Дедушка Фэнг умел появляться эффектно.
Повыскакивавшим из постелей соседям Ронга объяснила, что это птица кричала. Чайка. Далеко? Так потому и кричала, что в такую даль залетела. А у девушки — солнечный удар. Случается.
Спустившись, дедушка Фэнг даже взглядом не удостоил туристку. Молча потянулся к жердине под козырьком, где покачивались на длинных алых шнурах деревянные дощечки. Тонкие морщинистые руки с блестящей, будто маслом смазанной, темной от загара кожей ловко подтянули чуть ослабленный узелок, пальцы паучьими лапками пробежали по деревянным кромкам, и дедушка довольно кивнул. Все в порядке, не отвалится.
Как человек суеверный — а трудно быть иным, если у тебя духи под окнами вопят, — дедушка Фэнг давным-давно вырезал обереги с именем своим и внучкиным и каждое утро проверял, не пора ли обновить дощечки. Свое имя он написал письмом старой школы, так как открыто презирал все реформы — просто потому что они реформы; имя внучки — третьим алфавитом династии Сан, так как Ронга, по мнению деда, принадлежала и прошлому, и будущему, а потому современная, но не так давно отмененная как «полная предрассудков» система письма подходила ей как нельзя лучше.
Только разобравшись с оберегами, дедушка Фэнг повернулся к Ронге и туристке. Лицо его медленно менялось от сердитого к жалостливому, впрочем, человек несведущий ни за что не разобрал бы перемен в морщинистом и темном, как печеное яблоко, лице.
— Завари-ка чаю, девочка, — сказал дедушка Фэнг. — Очнется, слаба будет.
Ронга молча скользнула в магазинчик и дальше, в кухню, полускрытую перегородкой с полками, заставленными фигурками богов и божков всех религий былых и нынешних. Возвращаясь с подносом и глиняными чашками, она еще увидела сквозь витринные стекла, как дедушка Фэнг говорит что-то, как дрожит его горло и как закатываются глаза под веки. Повозилась с дверью, пытаясь и открыть, и не уронить поднос, — вот и нет ничего, просто дед причитает да по-старчески охает над очнувшейся девушкой.
Та перестала лепетать что-то на своем — такую быструю речь Ронга разбирала с трудом — и, наморщив лоб, на позорном хинсанском спросила, что случилось.
— Язык не ломай, — вздохнув, сказал дедушка на дивэе, что от него приравнивалось к несравненному дару. — Солнечный удар с тобой случился. Шла-шла и вдруг упала. Сама, что ли, не помнишь?… Вот так-так…
Озадачившись на вид, почти как сама девушка, Фэнг взял чашку и отпил, взглядом указав на поднос в руках Ронги. Туристка автоматически взяла чай и отпила в свою очередь. Ох, дурная… Пьет что ни попадя у незнакомцев…
— Больше так не делай, — сообщила Ронга, усевшись рядом с ней на лавку. — Дедушка никогда чай не испортит, а вот кто другой может и подмешать чего.
— Внучка дело говорит.
На два голоса они быстро объяснили запутавшейся девушке, что не помнит она ничего из-за жары, а то и из-за выпитой недавно воды в соседнем городе Мидзин. Но ничего, дедушка тут все знает и подскажет, как обратно вернуться. Как выяснилось, ничего гостья не знала о городе, куда завел ее мертвец. Помнила, что вышла, едва отъехав от Мидзина, чтобы посмотреть гору Мин-О, дождаться заказанную накануне машину и отправиться севернее, в провинцию Иньцы с горячими источниками и храмом Плясуньи Пэн-Пэн, а очнулась уже здесь, уставшая и с мозолями на ногах.
— Вот так-так, — повторил дедушка Фэнг многозначительно. — Так может, и не зря тебя сюда недобрая завела. Что дарить будешь Плясунье, подумала? И как твои ноги больные подлечить я уж знаю.
Ронга поняла, что пора убираться. У дедушки Фэнга так хорошо выходило продавать, зазывать и уговаривать, что любой другой мигом оказывался лишним.
Нет, Ронга, конечно, тоже умела — научилась за годы в магазинчике… И сезон нынче хороший, и погода прекрасная, и день-то какой удачный, и все-все вот самым лучшим образом сложилось именно сейчас. Как раз серебрянка отцвела, а она, как известно, всего пару дней в году цветет и срок высчитывается по лунному календарю. Как, не знаете? Лучшее же средство, чудодейственный рецепт долголетия! Местные раскупают в миг, на продажу не остается! Да. Потому и в Мидзине не слышали — ни пучка не доходит. Будете жить долго, как знаменитая сосна с острова Хинбао. Не слышали легенду? Вот запись, а вот гравюра, оригинальная, не сомневайтесь. Не верите в легенды, возьмите сувенир. Ценная древесина, красный бук. Дощечки с вашим именем или именем возлюбленного. Все вместе — на двойной и с узором, шелковые шнуры в подарок, чтоб в доме подвесить. За десяток минби напишем священную сутру на настоящем хинсанском пергаменте, любым из двадцати восьми почерков. Жаба предсказаний на каждый день в году. Яшмовая дороже, но есть стеклянные — целый выводок, хватит и себе, и друзьям. Да-да, конечно, кто же верит в предсказания в наш век, но цитаты на крохотных жабьих свитках изящны и точны, и принадлежат величайшим умам эпохи Сан…
Так вот, дедушка Фэнг зубы заговаривал куда как лучше. И высказывания дяди Тухтырбека и соседки, тетушки Ондзин, в его исполнении и впрямь казались изречениями благословенных старцев Сан. Ронге мастерства не хватало и не хватит в ближайшие годы — она и сама это понимала. Во взгляде нет-нет да мелькало презрение, услужливая улыбка становилась усталой — покупатели перемен не замечали, но чувствовали и невольно задумывались, а так ли им нужен этот горшочек времен династии Чжоу или гадательные монетки с гравировкой драконов. Да и у Ронги ко всем подход был один, если вообще был. А вот дедушка Фэнг — он по-всякому умел. Вот и сейчас за две минуты уже и успокоил туристку, и убедил, что солнечный удар — лучшее, что с ней случалось в этом путешествии, и уже сговорился отдать ей «за бесценок» багряный шарф с подвесками-птичками, какие Плясунья Пэн-Пэн всегда очень любила.
Ронге пора было уходить. Пораньше, чтобы отыскать мертвеца до ночной смены. Хорошо хоть, по словам туристки, выходило по пути — Ронга как раз работала в Мидзине. Она кивнула деду, быстро собралась, не забыв про еду и сменную одежду, и бодро побежала вниз по улице, к станции электропоездов.
— Поесть не забудь! — прокричал дедушка ей вслед, прекратив на секунду навешивать туристке на уши гроздья отборной хинсанской лапши.
Совесть не мучила ни Ронгу, ни дедушку Фэнга. Слишком привыкли. Как сказали бы добрые люди, «сердцем очерствели». Жить на что-то надо, и раньше, как говорил дед, все было гораздо проще. Вот ты честно говоришь, что прогнал, мол, мертвеца — и люд тебе вместе со спасибами несет и риса, и вина, и мяса, и амулеты сам берет, а о скидках даже не думает. А теперь попробуй, скажи — хорошо если в управу не пожалуются.