Был он злобен, этот Вань, и жесток, и сотни подлых духов шептали в его голове, рассказав, как заставить призрак несчастной девушки страдать и после смерти. Да и само провидение, казалось, встало на его сторону, ведь очень скоро в Хинсане грянула революция и все забыли про родителей Маян, жаждавших справедливости. Да только ничего не забыл благородный рыцарь…
…Даже в голове, голосом дедушки Фэнга, это не становилось похоже на сказку.
Кенха стала жертвой в распрях между двумя гангстерскими группировками. Она, принцесса на подушках с коноплей, мало подходила на роль несчастной красавицы Маян. Хотя бы потому, что главным героиням сказок положено быть добрыми и сострадательными, но Кенха выросла в той среде, где сострадательность воспитывают лишь по отношению к семье. За весь разговор с Ронгой, за всю свою безудержную болтовню, Кенха, какой бы милой она не была, ни словом не обмолвилась ни про наркоторговлю, ни про особое развлечение семьи Гэци.
Может, она и не знала, чем ее отец зарабатывает на жизнь. Может. Но про подпольные бои, где преступные группировки выставляли лучших своих бойцов, она обязана была знать. Ведь именно благодаря ним она познакомилась с Байчу.
Гэци были хорошей семьей, очень богатой и уважаемой. Конечно, они никак не могли обойтись без собственных бойцов. Они обучали их с детства… После короткого и малопонятного рассказа Байчу Ронга собственными силами, прошерстив несколько подозрительных сайтов, восстановила события его жизни и подтвердила, повторила про себя: «Они обучали их с детства». В основном, сирот. Иногда — детей менее удачливых гангстеров, чем-то провинившихся перед боссом. В Западной Жу подобное не было чем-то из ряда вон выходящим — детишек дрессировали как тигров, с разницей только в том, что дрессировщики иногда приказывали животным атаковать других животных. Больше от них ничего не требовалось. Их растили как слуг или рабов, чтобы в голову не закралась даже мысль укусить кормящую руку. Не учили читать и писать, почти не показывали им внешний мир, чтобы как можно меньше мыслей о свободе посещало их головы. Кормили идеями о верности и взращивали благодарность к своим благодетелям… Из многих впоследствии вырастали действительно преданные телохранители. У бойцов вроде Байчу даже был целый ряд поэтических названий — «цепные псы», «королевские тигры», «клинки семьи» и тому подобное. В искусстве Западной Жу это была одна из любимых тем, чрезвычайно романтизированная. Ронга даже могла вспомнить несколько популярных фильмов про «вернейших из воинов». Просто раньше она по умолчанию считала все это простым вымыслом.
Сам Байчу говорил о семье Гэци виноватым голосом — он явно корил себя за то, что сбежал. Сначала просил отпустить его, обещая вернуться, но над его просьбой ожидаемо посмеялись — если они не смогли найти и наказать виновных в смерти Кенхи, то что бы сделал этот душевный инвалид, умеющий думать только по линии взмаха меча или кулака?… У Байчу хватило мозгов подслушать разговоры и слухи и задуматься о давнем конфликте Гэци с полукровкой Суджан.
И кто бы мог подумать — Суджан Вон, обосновавшийся в Хине, оказался конченым психопатом, имя которого в Микуо старались не называть лишний раз, так же как имена демонов преисподней или Поедателя Солнца.
Итак, Кенха была прекрасной принцессой, а Байчу ее рыцарем. Полюбившим ее с первого взгляда — это неземное создание, в поисках дорогого папочки заскочившее в тренировочный зал семьи Гэци. Ронга удивлялась — Байчу даже слова «любовь» не знал, однако дальше все, что бы он ни делал, как бы он ни старался, чего бы ни добивался, все было ради нее. Как будто все, чего он был лишен, чего не знал и не понимал, воплотилось в юной беспечной девушке.
И она сияла.
Кенха была старше него на восемь лет, и относилась к будущему «клинку семьи» с любопытством и снисходительной добротой — как к ненужному, но все-таки подобранному с улицы котенку или щенку, счастливому уже от того, что его гладит теплая рука. Его детские клятвы верности веселили Кенху, не подозревавшую, что ребенок может воспринимать это в сотню раз серьезнее, чем она. Позже, после того как Кенха вернулась с долгой учебы в Дивэе, четырнадцатилетний Байчу уже размышлял о себе и небесном создании более здраво — он никто, но он может изменить это; она его не полюбит, но никто не может помешать ему любить ее; он будет защищать ее, конечно, ведь он сильный и умелый, и не зря с первой встречи пытался стать лучше всех только ради того, чтобы младшая Гэци улыбалась, глядя на ринг. Он как раз успел сказать ей все это перед ее поездкой в Хинсан, что милую Кенху очень развеселило.
А потом она пропала, и расследование привело к неутешительным результатам, и Байчу решил стать лучше всех еще раз. Но теперь уже — чтобы отомстить.
Ронга знала, что ему хочется узнать, говорил ли о нем призрак Кенхи. Ронга напрягала память, восстанавливала в голове каждое ее слово и интонацию в тот день, но нет — ничего не указывало, что Байчу для Кенхи значил хоть что-то, кроме еще одного повода порадоваться собственной неотразимости. «Был даже мальчишка один, все клялся, что защитит от любой беды…», голосом, полным самодовольства и искристого хвастовства, — вот и все, чего добился Байчу за годы своей щенячьей влюбленности. Если Кенха вообще говорила тогда о нем, а не о ком-то другом.
Ронга не осуждала ее, конечно, — никто не обязан любить кого-то просто в ответ. Но за Байчу было немного обидно. Они задержались в И Дин Хо на сутки, ночью ему постелили в конце коридора на втором этаже, так как две свободные комнаты дома-магазина оказались заставлены ящиками и завалены разномастным хламом. Когда Ронга проснулась, по привычке рано, она увидела, что Байчу уже аккуратно свернул свой матрас и сидит на стуле у окна, глядя на дорогу к станции внизу. На коленях он держал меч в новых ножнах, ладонь на рукояти.
Он охранял их. Их с дедушкой.
Ронга надеялась, что он хотя бы поспал.
— Она говорила про тебя, — сказала Ронга, стараясь звучать как можно убедительнее. — Ты ведь был единственным подростком среди бойцов в то время? Да, точно, говорила. Улыбалась. Сказала, что… — Она потерла лоб в фальшивых раздумьях. — Что-то о том, что ты всегда побеждал, и она ждала твоих боев.
Что еще она могла сказать? Насколько она поняла, Байчу не питал каких-либо иллюзий на свой счет. Что-то более сентиментальное звучало бы неправдоподобно.
— Она вообще много болтала.
Плечи Байчу несколько раз вздрогнули, Ронга с тревогой взглянула в его лицо и выдохнула — он улыбался.
— Да. — Он произнес это запоздало, как будто опомнившись. Как будто не зная что сказать, но считая, что сказать что-то обязательно надо.
«Он старается, — подумала Ронга с жалостью. — Он так старается быть нормальным».
Они ехали в Скандзу, и внутри у Ронги все перекручивалось и сжималось, пульс скакал, пот выступал на лбу и руках. Чтобы заглушить волнение и нетерпение, она и затеяла этот разговор. Байчу перестал скрывать свое прошлое — то ли из-за дедушки Фэнга с домашними амулетами, то ли из-за Ронги с призраком Кенхи. Трудно было понять, верит ли он в судьбу: бездомный, нашедший дом, и один мститель, встретивший другого. Ронга и с собственным мнением насчет провидения не могла определиться.
У нее не получалось отрицать. И ей не хотелось верить.
Потому что вера сразу добавляла пару тонн веса на ее плечи: теперь вы не просто двое людей, спланировавших убийство, теперь вы Орудия Судьбы. Или что-то в таком духе, значительное и возвышенное.
От этого вмешательства высших сил в свою жизнь ей становилось трудно дышать.
— Все в порядке, — сказал Байчу, бросив на нее косой взгляд. — Мы просто убьем его.
За окном мелькали деревья, солнечные пятна скакали по вагону, пассажиры переговаривались, и так же просто, как они, обсуждающие погоду, цены и вчерашние новости, Байчу сказал про убийство.
«Отлично, — подумала Ронга, — теперь меня успокаивает он». Человек, которому пригодился бы врач. Или друг. Или… хоть кто-то. Человек, чье душевное здоровье требует гораздо большего внимания, нежели здоровье Ронги.