Ронга сама б не поверила во все это. До сих пор, бывало, просыпалась и думала, что не было ничего такого. Приснилось. И дедушка всего лишь дедушка, чудной и сварливый старик, рассказывавший ей байки в детстве.
Однако вот она — реальность. И Ронга едет в скоростной электричке, как обычно, два часа до Мидзина, и в туннеле на середине пути темнеет — и вместе с ее лицом, безмятежным и юным, в стеклах отражаются выпученные глаза, распахнутые рты, белая, в крови, кожа. Прошлогодняя катастрофа. С каждым днем — Ронге хочется так думать — лиц все меньше. Ронга прикидывает, что бы прикупить в Мидзине, если останется свободное время — может, взять острой копченой курицы, которую дедушка так любит? Или зацепить тот лавандовый крем для рук, который присмотрела себе позавчера в торговом центре? — и выходит за станцию до Мидзина, чтобы найти мертвеца… Совсем обычная жизнь. Земная.
…Далеко ходить не пришлось.
Она сидела на скамейке на станции — сильно несвежая, серая, с вздыбленными остатками волос и зияющими провалами на месте глаз. Голая, ссохшаяся, в грязи и гнили, и… странная. Страннее обычного. Будто бы с трудом держалась, будто бы вот-вот рука или нога отвалится. Мертвая постоянно ощупывала себя, водила черными ладонями по тщедушному телу. Лихорадочно, быстро, испуганно.
— Сожжешь? — чуть не плача, спросила мертвячка. — Как обещала?
И Ронга поняла, что не сможет. Так вот, секунды хватило, чтобы понять — тут что-то хуже, чем простая злоба. Не духи, не демоны, нет. Просто… что-то страшнее.
Люди?…
— Нет. Скажи, где искать — похороню.
Она хотела еще спросить, отчего мертвячка только теперь встала. Судя по телу, умерла она давненько. Но выяснилось это тут же, с ответом мертвой.
— Искать, — сказала она, — надо будет долго.
И вновь, как раньше, как рядом с И Дин Хо, нелепо задергалась, затряслась, заплясала на месте, только теперь полусгнившие губы застыли в скорбной гримасе. Кто-то убил ее и разрезал тело на двенадцать кусков. Разбросал как раз недалеко от станции, на Мин-О, невысокой горе, поросшей лесом, в одноименном парке. Она не могла встать раньше — она собирала свое тело. По куску в год. По куску в один день в году — Духов день, праздник почитания мертвых, когда эти самые мертвые могут свободно ходить по человеческой земле. А после двенадцати лет ждала еще месяц, чтобы прошла рядом девушка, подходящая ей по возрасту.
— Я в Жу шла, — с обидой в голосе сказала мертвая. — Домой, к родителям.
— Так тебя там и приняли. — Сочувствовать Ронга давно разучилась. Нервов не хватит всем сочувствовать. — Дуй отсюда… куда там вам принято. Останки соберу, похороню. Могло быть хуже. Порезали бы на сто частей и разбросали бы в степи… Постой, так ты из Жу? Я ставила на Див.
— Бессердечная! — Мертвая собралась было обидеться, но в очередной раз придержала на месте руку и передумала. — Из Жу. Но в Диве училась. Долго. Приехала вот…
Приехала, пару месяцев дома побыла и отправилась соседей смотреть. Отец сказал, что настроения подозрительные ходят, год-другой и будет гражданская война в Хинсане. Как бы потом вовсе въезд не закрыли… Съездила. Не вернулась. А расследование как началось, так и закончилось — прав был отец, только со временем чуть-чуть промахнулся. Очень быстро в Хинсане некому стало заботиться об интересах приезжих.
Как обычно, Ронге стало дурно не от близости мертвецов, а от близости живых — таких живых, что убивают. А потом еще и спокойного посмертия лишают. Осознанно или нет, из-за отклонений в психике, а все одно — страшно. От мертвецов Ронга могла защититься, от живых…
— Показывай, — сказала она мертвой, раскачивающейся перед ней на тонких как веточки ногах. Кажется, она собрала ступни неправильно, правую вместо левой приставила. — Время у меня есть.
Мертвячка сначала не верила, шла вперед и оглядывалась, а потом припустила бегом, повизгивая от радости. Это выглядело бы чудесно, очень живописно и ярко — летнее утро, бег сквозь высокую траву к видневшейся вдали горе, поросшей изумрудным лесом… Если бы не серая гноящаяся спина впереди Ронги да не омерзительный запах.
На входе в парк пришлось заплатить. Мертвячка корчила за спиной кассира рожи. Жуткие, но привыкшей уже к ее гниющему лицу Ронге они показались уморительными.
— Меня зовут Кенха, — сказала мертвячка внезапно.
— Да мне плевать, — ответила Ронга, начав подниматься по извилистой парковой тропе.
Но внимание Кенхе не требовалось, только возможность говорить. Показывая дорогу, Кенха не затыкалась ни на минуту. Говорила, что ни в чем нужды не знала и все-все ее любили. Да и не просто как милую девушку знали, а прям по-настоящему любили, даже мальчишка один все клялся… Говорила, что получила лучшее образование и кроме жу, хинсанского и дивэя знала еще ушманский и письмо старой школы. А вот в мертвецов, говорила, вообще никогда не верила, даже в детстве смеялась. Она вообще любила посмеяться и пошутить. Говорила, что приметила девчонку из Дива, когда та присела и стала листать фотографии на планшете. Штука интересная, Кенха такие только самые-самые первые в Диве видела, очень себе хотела. Отец обещал подарить по приезду, но слово не сдержал, а она обиделась. Она вообще часто обижалась по поводу и без, даже перед зеркалом выражение лица репетировала, смотри-смотри, я покажу… Ронге совсем не хотелось смотреть на надутые губки и нахмуренные бровки полусгнившего трупа, но кто когда ее спрашивал?
— Фотографии, — сказал Кенха, вдруг перестав дурачиться. — У этой, из Дива… Я смотрю, а там она и люди. Веселые, улыбаются. Обнимают ее. Тоже из Дива, но не родственники. Слишком непохожи. Она улыбнулась и давай печатать, быстро так. Шутки какие-то, «я скучаю», еще… Она замолчала ненадолго, наблюдая, как Ронга раскапывает ладонями землю.
— У тебя друзья есть? Или только этот мерзкий дед?
— На себя посмотри.
— У меня нет. И никогда не было.
Уже немного зная Кенху, Ронга ничуть не удивилась этому признанию. Это только в сказках герои помогают душам невинным и прекрасным, с каких сторон ни посмотри.
— Не буду я тебе подругой, Кенха. Мы… немного разные, видишь ли.
Кенха пробурчала что-то вроде «Так уж трудно, что ли» и на целых пять минут замолчала, сгорбившись и опустив голову. Ронга за это время успела выудить из земли кость и резиновую подошву. Добавила в пакет.
— Мои любимые кроссовки были, — пробормотала Кенха. — Красивые, папа подарил…
Ронга вздрогнула. Горечь прорвалась сквозь голос Кенхи стремительно и внезапно… чтобы тут же исчезнуть без следа.
— Бессердечная! — повторила Кенха, когда Ронга подняла голову и взглянула на нее.
И язык показала. Вернее, то, что от него осталось.
Кенха, несомненно, притворялась. Она и при жизни была притворщицей и лгуньей. Только вот теперь она, ужаснейшая из актрис, притворялась грустной и обиженной, чтобы Ронга не воспринимала всерьез ее грусть и обиду.
Ронга ничего не могла с собой поделать — ей нравились люди, которые вдруг оказывались сложнее, чем она привыкла думать. И Кенха подкупила ее этим враньем, готовая быть в ее глазах легкомысленной дурочкой, только чтобы случайная знакомая не заметила ее отчаянья.
— Кенха!
Чудом удалось вставить имя в поток речи. Кенха от неожиданности даже остановилась на полушаге.
— Слушай, вряд ли я смогу что-то для тебя сделать, но попытаюсь. Дело о твоем убийстве наверняка закрыто за давностью, но у дедушки есть друзья в полиции и…
Кенха расхохоталась. Мимо по дорожке прошли двое резвых пенсионеров с палками для ходьбы. Покосились на Ронгу и неосознанно обошли по дуге Кенху.
— Да я даже знаю, кто он! — сквозь хохот вскрикнула Кенха. — Я знаю его лицо, его имя!
«…И все же ты не мстить шла, милая Кенха, — подумала Ронга оцепенело, подавленная тем, как плохо думала о мертвой девушке. — Не мстить, а посмотреть на родителей». Редкость, большая редкость. В мире духов месть заставляет мертвых подниматься даже чаще, чем любовь.