Может быть, интересовала она и красноярскую интеллигенцию. Ведь могли же собравшиеся задать такой вопрос: «Неужели внутриведомственные настроения могут быть так победительно сильны? Нет, но мы тоже профессиональная общность, у нас есть корпоративные потребности, мы хотим писать и читать, и получать за это деньги, но наши коллективные нужды не меняют же нас так кардинально?»
Оно понятно, что чиновники образуют собой агрессивную корпорацию и работают на воспроизводство аппарата. Давно замечено. Вот, еще из Розанова: «Чиновничество растет по типу болезненного ожирения; чем его больше, тем ему хочется вырасти еще больше. До перерождения в себя всех тканей, до полной замены собою всех человеческих и всех общественных функций: „везде бы поставить чиновников“. Гражданство, гражданский дух, гражданская общность — в смысле нашего „общего дела“ не может подняться под тяжестью и давлением этой жировой ткани, принцип коей совершенно ему противоположен». Но с людьми-то, с людьми что происходит?
Предположим, в России всегда есть две истории: государственного аппарата — отдельно, а маленького человека — отдельно.
Эти истории не пересекаются никогда: маленькие люди у власти будто не помнят себя маленькими, бывшие властители словно бы никогда властителями и не были. Уволенные чиновники пишут печальную историю маленького человека. Только что назначенные — величавую историю власти.
Между этими двумя состояниями русского человека непреодолимая стена незнания, не чувствования друг друга, недоверия и непонимания. Есть и какой-то мистический переход из одного состояния в другое, условие которого — полная амнезия.
Как бы социальная смерть в прежнем качестве и новое рождение в новом качестве. Белый тоннель, по которому вчерашний бедняк, ликуя и вертясь, летит во власть, и черный тоннель, по которому «бывших» спускают вниз. Что там, в тоннеле? Пережившие социальную казнь дают неясные ответы — голоса, призрачные чудовища, отбирают телефоны. Не наливают чаю. Самое нелепое, это когда «вознесшийся» наверх, претерпевший мистическое превращение, начинает в своих рассказах использовать «европейскую» лексику практического успеха: «Просто надо много работать, и все получится»; «Надо крепко любить свою родину, и стараться служить ей на пользу».
Как же — как же. Надо попасть в точку перехода. Надо потереть нос бронзовой собаке в вестибюле станции метро «Площадь Революции», надо искать черную дыру. Надо устроиться работать в районный собес, потом закончить школу государственной службы; согласиться на место в краевой администрации Челябинска. Да хоть в Комитет по землепользованию — и даже лучше именно туда.
Нужно зайти в свой собственный кабинет, повернуться, и выйти оттуда чиновником.
Жить в долг-2
Полтора года спустя
Полтора года назад я написал статью «Чувство долга».
Как было дело: я покупал машину на рынке, красивую, но подержанную. У меня не хватало денег даже на нее, и мне предложили взять кредит. Прямо на рынке был филиал банка. Я разузнал их условия, сейчас уже не важно какие, и пришел в тихий ужас. Мне искренне стало непонятно, как люди могут сами же себя подставлять, загоняя в долговую яму. Но у меня за спиной, в очереди, уже стояли, переминаясь в нетерпении, мужики, желающие сделать именно это: загнать себя в яму. И сверху досочками приложить, так, чтобы солнышко было видно только на треть.
Немного покопавшись в вопросе, я лишь увеличил ужас свой, и, да, не сдержавшись, написал статью.
Я даже не говорил о том, что опасна сама забава с кредитами в нашей стране, — обожравшейся нефтедолларами, но забывшей о промышленности и вымершей, заросшей бурьяном деревне, а посему обреченной на кризис. Об этом подобные мне, и я сам, давно твердили на каждом углу. Я просто сказал, что не желаю ничего брать ни у банка, ни у государства, потому что не хочу с ними дела иметь. Я для них не партнер, я им неровня, и зовут они меня: «физическое лицо». А всякое физическое лицо можно с хрустом перекусить. «Зато свободного человека нельзя», — так написал.