Таким образом, среднестатистический отечественный врач заточен на то, чтобы, например, эффективно гасить эпидемию тифа в нищей деревне. Только сейчас другие болезни и пациенты. И эти пациенты, попадая к врачу, выслушивают: «Где вы делали анализы? Забирайте обратно, мне не интересно, что вам эти шарлатаны понаписали. Кладите одежду на кресло. Господи, я сказала — на кресло, а не на стул с ручками!» И, кажется, вот-вот врач велит: «А сейчас — прямо в вошебойку. Потом — получите паек — суп из воблы и кусок черного хлеба».
При этом он может быть весьма неплохим специалистом.
II.
Еще недавно у нас слова «врачи, учителя» произносили с такой горестной интонацией, с какой можно сказать: «бомжи, калеки». Сейчас престиж профессии несколько вырос. Но мир нашей медицины по-прежнему — мир контрастов. Примета времени: расслоение не на центр и провинцию, даже не на государственные и коммерческие клиники, а на учреждения, связанные или не связанные с высокими технологиями. В больших городах выросли специализированные медицинские центры, построенные с имперским размахом.
— Однако буквально на той же улице у врача, который сидит на участке, из 20 необходимых лекарств может быть одно, — рассказывает Анна. — Мало антибиотиков, а если есть, то к ним возбудители резистентны. И доктор не может сказать родственникам: «Нужны лекарства, но ваша забота — их покупать».
— Где же это водятся такие доктора? В известных мне государственных клиниках требуют, чтобы пациенты приносили с собой все, включая чуть ли не койку.
— Видишь ли, это Москва. Чем дальше от центральных учреждений, тем больше врачи боятся. Но и в столице, если бы потом этот список понесли не в аптеку, а в региональный фонд ФМС, и удалось бы доказать, что предпринималась попытка использовать материальные возможности родственников, у врачей были бы огромные неприятности.
— Но ведь врач может убить пациента, оставив его без лекарств.
— Совершенно верно. Поэтому для себя он старается понять, насколько ему жалко этого конкретного человека. Если жалко, а родственники кажутся адекватными, он все-таки указывает, что надо купить. Только делает это без свидетелей и не пишет своей рукой. Ведь, если больной умрет или ему станет значительно хуже, на врача могут подать в суд. Он ходит, как по минному полю.
— Ну а когда ты встречаешься со своим сверстником из такой больницы, какие у вас темы для разговора?
— Обычно он обращается ко мне как к эксперту: «Я знаю, что при такой-то сиптоматике полагается давать такие-то лекарства. Но у меня их нет, чем можно заменить?» Я объясняю. Он говорит: «Хорошо, но этого у меня тоже нет». И мы буквально на коленке, изобретаем какие-то варианты. Иногда это получается.
III.
Представьте себе какой-нибудь гигантский медицинский центр, институт или больницу. Прославленное название выбито золотыми буквами над входом. К двери ведут ступени из облупившегося мрамора. Между ступенями прорастает трава и даже кустики.
Каждый, кто попадает внутрь, обязан за восемь рублей купить синенькие бахилы. Дальше граждан ожидают лотки, на которые навален разный коммерческий товар: дамские романы вперемешку с религиозной литературой, шерстяные кальсоны, люрексовые вечерние платья. Само здание огромно, оно занимает целый квартал. Восемь лифтов. И непременно в одном из них кто-то застрял.
Где-нибудь на семнадцатом этаже сидит некий специалист. Он, выслушав пациента, объясняет ему: «Конечно, данная услуга у нас бесплатная. Но если вы хотите, чтобы вас не ставили в очередь, а при лечении использовали качественные западные лекарства, это будет стоить... (называется достаточно серьезная сумма). Таковы наши официальные расценки. Можете спуститься в бухгалтерию и оплатить».
После этого врач и больной пристально смотрят друг на друга, как-то мнутся... Наконец, наиболее решительный из собеседников намекает, что можно ведь и, минуя бухгалтерию, прямо из рук в руки... Так эти заговорщики и поступают. Сумма при том уменьшается раза в два.