— Буффало, Нью-Йорк.
Я присвистываю.
— Ничего себе, по сравнению с Корком это огромный город. Как вас сюда занесло?
— Ну, да. Второй по населению в штате после самого Нью-Йорка, — говоришь ты без особого энтузиазма, игнорируя мой вопрос. — А ты решил, куда будешь поступать? — интересуешься ты, ловко переводя разговор в другое русло.
— Нет, — отвечаю я, пожимая плечами, чтобы не вдаваться в подробности, но потом все же добавляю, чтобы ты не решила, что я такой уж оболтус: — Может, Университет Тафтса или Массачусетский, — умно говорю я. Вроде, я читал о них.
— Неплохой выбор.
Я киваю.
— А ты?
— Гарвард! — тут же отвечаешь ты уверено, ни секунды не сомневаясь, будто уже поступила туда. В этот момент трудно спутать тебя с фарфоровой куклой. Ты становишься настолько реальной, насколько это возможно. У тебя даже начинает пульсировать жилка у правого виска, словно моя реакция для тебя очень важна. Но я не знаю, что сказать тебе на это.
— Здо̀рово, — еле выдавливаю я.
Ты останавливаешься и долго, не моргая, смотришь на меня. И, естественно, мне тоже приходится остановиться.
— Что не так? — удивляешься ты.
— Ничего, — пожимаю плечами я.
— Ты реагируешь на Гарвард так, будто я говорю тебе, что у меня есть атомное оружие, и я собираюсь уничтожить всю планету.
— Да нет же, — нервно усмехаюсь я. И когда все успело пойти не так?
— Что происходит? — не отстаешь ты.
Я тяжело вздыхаю и вытягиваю руки из карманов джинсов.
— Ты, правда, хочешь знать?
Ты, конечно же, нетерпеливо киваешь.
— Смотри, — я вытягиваю перед собой руки, сложенные в кулаки, прямо к твоему лицу, — левая рука – это Корк, правая – Гарвард.
Ты внимательно, хоть и несколько скептически, смотришь на меня, словно ждешь фокуса. Но фокуса не будет. Я не маг, я реалист.
Я прячу правую руку за спину, а левый кулак еще больше выставляю вперед.
— Что-то я не вижу твоего Гарварда, — замечаешь ты язвительно, скрещивая руки на груди.
— Точно так же как и я не вижу возможности поступить туда. Гарвард – другая галактика, о которой такие, как мы, можем только мечтать.
— Мы? — удивляешься ты. — Не знаю, что ты себе думаешь, но я явно не вхожу в это твое «мы». Гарвард – моя мечта. Я хочу там учиться, сколько себя помню. И я, конечно, не спрашивала у Гарварда, но думаю, он тоже хочет, чтобы я в нем училась.
Довольно амбициозно.
— Что ж попытайся, — я повторяю твой жест: скрещиваю руки на груди. Уж слишком рьяно ты на меня нападаешь.
— Я поступлю туда и уеду отсюда, — уверяешь ты, скорее, пытаясь убедить саму себя.
Я поживаю плечами.
— Какой же ты все-таки засранец, — раздраженно говоришь ты и живо направляешься в сторону своего дома с фиолетовой крышей. Я снова нагоняю тебя.
— Флоренс! — зову я громко, от чего на миг сам пугаюсь, и ты, хоть и неохотно, но все же поворачиваешься. — Что я сделал не так?
— Ничего, — бросаешь ты, но я-то вижу, что задел тебя.
— Я не хотел тебя обижать.
— Такие, как ты, меня не обижают – такие, как ты, меня подстегивают.
— На что?
— На то, чтобы добиваться своего. Если кто-то говорит, что ты чего-то не можешь, то не значит, что это так и есть, — ты выпрямляешься, словно струна, — лучше попытаться и проиграть, чем ничего не делать и потом всю жизнь жалеть.
— Полностью согласен, — абсолютно серьезно говорю я, — но порой все же не получается иметь то, что хочешь, и тогда нужно мириться с тем, что имеешь.
— Я не желаю мириться с тем, где я сейчас. Это место мне не подходит.
Как и я.
Я молча ухожу. Не знаю, смотришь ли ты мне вслед или же сразу уходишь, так как иду, не оборачиваясь.
***
— Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости Твоей вкушать будем, и даруй, чтобы все люди имели хлеб насущный. Просим Тебя через Христа, Господа нашего. Аминь.
Когда мы ужинаем молитву обычно, произносит отец, а когда обедаем – мать, потому что в обеденное время он работает. Наш отец человек невероятно закрытый, из таких, которые предпочитает слушать, нежели говорить. Он всегда довольно холоден и строг с нами. Считает, что его главная задача – обеспечивать нас материально, а разговоры по душам, а тем более нежности с детьми (особенно сыновьями) не допустимы. И так как у нас никогда не было сестры, и мама – единственная женщина в семье, то со временем дом превратился в казарму. Конечно, наш отец не тиран, но чем старше я становлюсь, тем чаще думаю, как было бы здорово, если бы хоть иногда он вел себя с нами как с детьми, а не очередными подчиненными.
После молитвы мы приступаем к ужину. Пит уплетает за обе щеки, я даже завидую его аппетиту, потому что мне есть совсем не хочется. Но я все же пытаюсь запихнуть в себя что-нибудь, чтобы не вызвать подозрения, ведь обычно я ем нормально.