— Я обязательно поинтересуюсь у него, когда, — я осекаюсь, — если… я его встречу.
— И это все, что ты можешь противопоставить?
— Слушай, я не знаю. Пути Господни неисповедимы. Так же как Адаму и Еве нам всем дается выбор. Может, потому что жизнь на земле это лишь переход к духовному.
— Не существует ничего духовного! Нигде! Ты тянешь жилы, со временем стареешь, а потом гниешь в земле попутно поедаемый червями. И все тут.
— Очень… позитивно. И почему в твоей точке зрения больше смысла?
— А почему ты везде ищешь смысл? — парируешь ты, отвечая вопросом на вопрос.
— Наверно, потому что мне хочется верить, что все эти семь миллиардов, включая и меня, появились не напрасно.
— Довольно самонадеянно, тебе так не кажется?
Ты останавливаешься. Мне приходится сделать то же самое. А вот ответить я не успеваю.
— Вы не верите в Бога, вам на самом деле все равно, как он выглядит, и встретитесь ли вы с ним когда-нибудь. Вам просто легче существовать с осознанием того, что есть кто-то могущественнее вас, кто скажет, что нужно делать, любящий вас, несмотря ни на что. И куда проще жить, осознавая, что любые проблемы и душевные метания будут решены, если очень долго просить. А самое главное куда проще мириться со смертью, зная, что прощение за что угодно будет даровано, стоит только покаяться. Но все это притворство.
— Да, ты права, мы настоящие лицемеры, — отзываюсь я язвительно, но спокойно. — А допустим на минуту, что Бога не существует. Тогда почему ты здесь вся такая аккуратная и правильная, желающая поступить в Гарвард? Почему, скажем, не придешь в школу и не перестреляешь всех нас?
— Думаешь, я на это способна? Думаешь, я сумасшедшая? ― спрашиваешь ты хладнокровно, без малейшей обиды в голосе.
— Нет, — отвечаю я, помешкав несколько секунд.
— А я сумасшедшая, — ты чуть ближе подаешься ко мне. — Если ты думаешь, что желание получить чуть больше знаний, чем остальные, делает меня правильной, то ты глубоко ошибаешься. Я не святая, никогда не была и не буду. И я делала такие вещи, о которых жалею до сих пор, которые грызут меня изнутри каждый день. У меня много недостатков, но за последнее время я приобрела одно очень важное достоинство: умение оценивать собственные поступки. Я знаю, когда совершаю ошибки. Я знаю, что хорошо и что плохо. И для этого мне не нужна вера в невидимое что-то за облаками, которое может быть, лишь может быть существует там. Я не замаливаю свои грехи, мне не нужно прощение, потому что, так или иначе, они останутся со мной, как и память о них. Я думаю, это серьезное наказание, ведь они мучают меня и по сей день. Так что вот почему я не приду и не перестреляю всех вас, хотя не буду отрицать, что иногда мне этого хочется.
— Не скажу, что это сильно меня успокаивает.
— Оно и не должно было.
— Может, тебе это и не понравится, но, несмотря на то, что ты считаешь себя плохим человеком, у тебя есть как минимум еще одно хорошее качество.
— Умение четко строить сложные предложения?
— Нет. Совесть.
Ты на это ничего не отвечаешь, и на какое-то время повисает тишина. Но рядом с тобой она не кажется неловкой. Мы снова начинаем идти.
— В таком случае, я вот чего не пойму: зачем тебе членство в совете? Тебе плевать на этот город, он тебе не нравится.
— Я не привыкла отчитываться за каждый свой чих. Меня это напрягает.
— И что же ты собираешься делать?
— Реформацию. Или революцию. Как пойдет, — говоришь ты, — я изменю ситуацию, чего бы мне это не стоило, потому что происходящее здесь в корне неправильно. В итоге останется два варианта: либо я изменю этот город к лучшему, либо уничтожу его.
— … Либо он уничтожит тебя, — бубню я себе под нос, не в силах противостоять твоему напору.
— Я должна постараться ради своей сестры. Я смогу выбраться отсюда через год, она – нет. Она должна жить в лучшем месте.
— Пару секунд назад ты говорила, что делаешь это для себя.
— Я не думаю, что Молли понравится сложившаяся ситуация, когда она начнет соображать чуть больше.
— Не хочу тебя расстраивать, но у тебя ничего не выйдет.
— С чего ты взял? Ты пытался?
— Говорю тебе, ты потерпишь поражение.
— Значит, пытался?
— Просто я знаю это место! — я чуть повышаю голос.
— Так ты пытался?
— Нет!
— Вот что меня бесит в современном поколении: сдается, даже не попробовав.
— Слушай, я не Мартин Лютер[7]. Я всего лишь подросток, и ты тоже. И я говорю тебе, никто не станет слушать, как бы права ты ни была.
Ты молчишь, зная, что спорить с этим бесполезно, потому что я прав.
— Почему вы все такие лицемеры?
Я не отвечаю на этот выпад.
— Я уверена, что многих не устраивает происходящее. Но вы как живые стены, — заявляешь ты недовольно, — что бы плохого или несправедливого ни случалось, от вас это либо отскакивает, либо пачкает, но вы все равно идете дальше, не пытаясь ничего изменить.