Традиционное изображение Моисея, поднимающегося на Синай, помогает прояснить этот вопрос: с трудом переходя от одного интеллектуального концепта к другому, достигнув однажды высшей ступени умозрения, постигают, что Бог еще далеко. Тогда выбирается другой путь — путь «неведения», путь «любви» или «восхищения»[119].
Духовный опыт, духовность сердца
Опыт познания Святого Духа доступен только в мистических переживаниях? Понятие «опыт» является одним из ключевых для мысли XX в.: человек представляет собой совокупность психологического сознания, восприятия, которое охватывает собой внутреннее бытие личности. Входит ли сюда божественная благодать?[120]
Устремленность к познанию сверхъестественного хорошо известна на Востоке с древних времен[121]. Некоторые авторы доходят до категорического утверждения, что перестать чувствовать действие Духа Святого означает утратить Его: «Подобно тому, как беременная женщина чувствует движения ребенка во чреве своем, так же и мы, через чувство радости, веселия, ликования в нашем сердце, знаем, что Дух Святой живет в нас»[122].
Мессалиане, категорически настаивавшие на необходимости испытывать чувство пребывания в состоянии благодати, были осуждены в конце IV века[123]. Православные авторы никогда не помышляли отрицать трансцендентность Бога, таинственность его присутствия в нас. Если даже наши чувства не являются единственным и непогрешимым проявлением божественной жизни в человеке, тем не менее «они суть знак совершенного духовного здравия», отмечает Феофан Затворник[124].
Диадох Фотикийский, будучи противником мессалиан, однако, часто прибегал к их терминам: αισθησις — ощущение, πείρα — опыт, πλεροφορία — полнота[125]. Этот язык типичен для авторов, которые с особенной любовью читали Духовные проповеди Псевдо–Макария и всех тех, кто подчеркивает значение сердца в духовной жизни[126].
Космическая духовность, почитание святых изображений
Стремление к учености в мистической жизни противостоит почитанию изображений, наглядных выражений. Материальная реальность этого мира отвлекает от созерцания: необходимо закрыть телесные очи, чтобы открыться навстречу духовному[127]. Но с другой стороны, как только его духовное зрение становится просветленным, как только взгляд очищается, отказываясь от видимых вещей, гностик возвращается к этому первобытному блаженному состоянию, когда все, что его окружает, является для него уже не опасным прельщением — но голосом, который говорит ему о Создателе[128].
Все великие мистики внесли свой вклад в развитие принципов theoria physike[129], но более всего об этом писали простые аскеты, происходившие из народа, «паломники», которые глубоко жили «пасхальной радостью Восточной Церкви»[130] и которым удавалось живо вспоминать о Христе повсюду, созерцая любое из Его творений[131].
Такова цель восточной иконографии: распознать смысл видимых форм, которые попадают в поле зрения, чтобы постичь их божественный смысл[132].
Исихасты, лучшие представители созерцательной традиции Востока[133], были убеждены, что совершенная молитва расцветает исключительно в пустыне, в одиночестве. Тем временем крест Христа восстанавливает всю реальность. Однако христианство не может исключить другой путь — жить, общаться с людьми и в то же самое время пребывать с Богом, открываться навстречу богатству человеческой мысли, неповторимым желаниям каждого и одновременно с этим быть уверенным в исполнении единственно воли Божьей.
В некотором смысле можно принять утверждение Кассиа–на[134], который возводит монашескую жизнь ко временам Апостолов, видя в общинах первых христиан образцы подобного жития[135]. Собственно общежительное монашество начинается при Пахомии (+ 346). Созданием первых установлений оно обязано Василию Великому[136]. Идеал, сформулированный в Правилах Василия, был непреложным на Востоке. Этому постоянству немало способствовало законодательство Юстиниана I, а позже — «сту–дитова реформа», которая оказала глубокое влияние на византийское и славянское монашество, черпавшее вдохновение в «верности отцам»[137].
См. Ё. des Places, Diadoque de Photice, DS 3 (1957), coll. 825; F. Dorr, Diadochus von Photike und die Messalianer, Ein Kampf zwischen wahrer und falschen Mystik im fiinften Jahrhundert, серия Freiburger theologische Studien 46, Freiburg im Breisgau 1937, c. 50.
После Платона (Политика 383d) и Прокла (Алкивиад И, 90) к этому общепринятому принципу обращается Цельсий (Ориген, Против Цельсия 7, 36, PG 11, 1472а); См. Gregoire de Nazianze, cc. 30 слл.