– Уитмен лучшие свои вещи писал о том, где вы сейчас, об этом переходе, о перерождении. Она внимательно посмотрела на меня. – Правда? – Вы больше не будете принимать вещи из вторых или третьих рук, – декламировал я, – не будете смотреть глазами мертвецов, или питать книжных призраков. Вы не будете смотреть и через мои глаза, или перенимать у меня, вы будете прислушиваться вокруг и фильтровать всё сами. – Это Уитмен? – Большая часть мистической поэзии, если это не цветочная абракадабра, описывает два элемента процесса смерти-перерождения: покидание отделённого состояния и вступление в интегрированное состояние. – Не просветление? Я усмехнулся от такой мысли. – Нет, не существует искусства, которое описывало бы недвойственное сознание, или поэзии, воспевающей состояние реализации истины, ничего подобного нет. Это вещь не такого рода. – Да, Уитмен звучит лучше, чем история о бедной маленькой девочке. Но сейчас не время для приятного. – А вот кое-что из моего собственного опыта, небольшое событие типа «ага!». В начале восьмидесятых я учился в Нью-Йоркской школе. Однажды включилась новостная радиостанция. Какой-то стандартный набор новостей, которые слушаешь в пол-уха, а потом, после чего-то о мэре и перед чем-то о янки, тем же механическим тоном диктор произнёс: «Сегодня какой-то мужчина ворвался в апартаменты в Верхнем Западном Районе и кинул младенца в стену без каких-либо видимых причин». – Господи, Иисусе, – произнесла она, закрыв рот руками. – Прошу вас, Джед, не надо больше. Давайте просто погуляем, пожалуйста?
***
Мне всегда казалось, что это прекрасное хайку, несмотря на нарушение формы. Я назвал его «Долбаная лягушка Басё»:
Сегодня мужчина ворвался в квартиру в западном районе и швырнул младенца о стену без всяких на то причин. Шмяк!
***
Уже намного позже, когда я редактировал эту главу возле другого бассейна в другой части Мексики, я всё ещё не знал, войдёт ли этот материал в книгу. Не слишком ли мрачно? Девочка без пальцев, младенец о стену? Годится ли это для книги или нет? Ответ, как я отлично знал, состоял в том, что не мне это решать. Мне не ясно, значит ясность придёт. Нужно только быть терпеливым, и ответ появится. Вселенная даст о себе знать. Я не пытался шокировать Лизу только ради того, чтобы шокировать. Если бы я хотел только шокировать её, я бы, наверно, ударил бы её действительно высоковольтным ужасом и поджарил бы её электрическую схему. Моим замыслом было пару раз легонько тряхануть её сердце, только для того, чтобы заставить её осознавать всё то пространство, которое она хранила во тьме, отгородившись от него. Я лениво размышлял над всем этим, когда на экране ноутбука появился заголовок Нью-Йорк Таймс: «Мужчина ударил ножом девочку в коляске». Вселенная дала о себе знать. Материал вошёл в книгу.
***
Одно последнее замечание. Однажды ночью, когда я уже заканчивал редактировать эту главу, я читал нечто совершенно не связанное со всем этим, и мне попался на глаза термин «пост-утробная беременность». Я напряжённо работал над концепцией о людях, которые так же завязли после выхода из чрева, как и до этого, и из довольно невероятного источника – эссе о «Меридиане крови» Кормака МакКарти – я получил этот термин, «пост-утробная беременность», который, похоже, ухватывает этот странный феномен, рассматриваемый нами на этих страницах. Этот термин предполагает, как обнаружилось во время наблюдений, что появление в мире не является чёткой точкой разграничения, как можно было бы предположить. Процессы роста и развития, работающие до и после этого появления, продолжают работать и после него, и если прервать эти процессы, или не распознать и не взращивать их, мы скорее всего погребём себя вне утробы так же эффективно, как те, кто находится внутри. Странно.
27. Casus Belli*
–------- *повод для объявления войны –-------
И теперь, так как Пьер начал видеть сквозь первый слой мира, он наивно полагал, что достиг цельной материи. Но как и любой геолог, проникающий вглубь мира, он обнаружил, что мир состоит из не более, чем слоёв, наслоённых на другие слои. До своей оси мир представлял собой не что иное, как множество наложенных друг на друга поверхностей. Через огромную боль мы роем подкоп в пирамиду, через полные ужасов искания мы находим центральную комнату, с радостью видим саркофаг, но когда открываем крышку – там никого нет! – он невыносимо пуст, подобно бескрайности человеческой души! – Герман Мелвилл, «Пьер» –
Во время поездки Лиза рассказывала мне о своём муже, Дэннисе. Деннис был дантистом. Дэннисдантист. Она рассказала, что он тайно ненавидел быть дантистом, а может, он просто ненавидел быть Дэннисом, она точно не знала. Он стал дантистом, потому что дантистом был его отец. Он так отчаянно пытался угодить своим родителям, сказала она, что его жизнь была вечно проигранной битвой за то, чтобы жить согласно их ожиданиям и завоевать их одобрение. Лиза сказала, что он ненавидел множество вещей в своей жизни, поэтому никогда не был счастлив, и часто злился. Страдая от депрессий и алкоголизма, он с внешней стороны казался счастливым и успешным. Проецирование этого имиджа, особенно для своих родителей, было главной мотивацией его жизни. Наши отношения с родителями это очень важная тема для рассмотрения, не потому что мы хотели бы наладить их и исцелить все раны, которые мы могли испытать или причинить, но потому что большинство из нас всё ещё застряли на этом уровне. Если наше основное понимание жизни в широком смысле одинаково с пониманием наших родителей, значит мы ещё не начинали своего путешествия. Мы – дети детей, которые были детьми детей, которые были детьми детей и так далее до самого конца. Солидная цепь, чтобы её порвать, но именно этого и касается процесс освобождения. Любой, кто когда-либо захочет что-то сделать в жизни, стать самостоятельным человеком с собственными правами, должен начать с убийства своих родителей (метафорически!). Когда мы убиваем своих родителей, на самом деле мы сбрасываем внутренний слой ложного контекста, в который мы упакованы и который нас определяет. Вот что мы делаем каждый раз, делая шаг – сбрасываем следующий слой обволакивающей нас иллюзии. Мы увидим другую вариацию этой темы, когда посмотрим на прошлое Брэтт и на её отношения с отцом, как она разобралась в этим. Дэннис, по словам Лизы, не разобрался. Может быть, когда-нибудь он разберётся. Может быть, он выскажет всё на семейном совете, или заорёт по-первобытному, или примет МДМА в терапевтической обстановке, и его постигнет катарсис, который позволит ему наконец выйти из этого духовного запора, сделавшего из него вечного и хронически больного ребёнка. Катарсис означает опорожнение, очищение от токсинов и непроходимости, вывод тяжёлого ментальноэмоционального мусора и восстановление свободного течения по всей системе. Весь прогресс можно
рассматривать как поток и затор. С Лизой после долгой мучительной болезни наконец случился катарсис, очищение, исцеление, и можно увидеть, куда это её привело – пока, во всяком случае. Она утеряла всё, что главным образом её определяло. Возможно, она могла бы предпочесть просто принять пилюлю, чтобы боль ушла и она смогла остаться в своих жизненных обстоятельствах. На свете много таких пилюль, они принимают множество различных форм, но она не приняла пилюлю, она выбрала боль. – У него патологическая одержимость угождать своим родителям, чтобы они могли им гордиться, – рассказывала она, – но они всегда недовольны. Всё, что он делает, недостаточно хорошо, а он всё пытается сделать больше и сводит себя с ума. Для них он всё ещё маленький мальчик. Не думаю, чтобы я осознавала это раньше, но он словно болен, а все его проблемы — это лишь симптомы. Выпивка, высокие достижения и низкая самооценка, хроническая несчастность, вечная неудовлетворённость, но он всегда делает вид, что счастлив и успешен, так как стремится угодить родителям, чего ему никогда не удаётся, потому что на них ничего не действует. Что бы он ни делал, это не имеет значения – он в ловушке. Даже после смерти они всё ещё имеют власть над ним. Он в безвыходном положении. Сократ говорил, что неизученную жизнь не стоит жить. Это серьёзно, чёрт. Большинство людей не захотят изучить это утверждение, а уж тем более свою жизнь. Если это означает, что застоявшуюся, закоснелую жизнь не стоит жить, тогда мы говорим, что жизнь большинства людей не стоит беспокойства, и именно так Человек-Ребёнок выглядит с перспективы Человека-Взрослого. Можно, конечно, привести доказательства в пользу Человека-Ребёнка, но они будут вызывать ощущение неудовлетворённости, что выиграли за счёт техники. Сократ вынес довольно изобличающее обвинение: неисследованная жизнь не стоит того, чтобы её жить. Кто живёт осознанную, исследованную жизнь? Все, вероятно, думают, что ведут такую жизнь, но в реальности этого не делает практически никто. Кто решает проводить часы, дни, недели, месяцы и годы своей жизни именно так, как проводит? Кто осознанным решением, преднамеренно, со знанием дела решает соединиться в пары, завести детей, купить дом, работать на работе, тратить все свои силы, заполняя строчки потрёпанной книги-раскраски? Где те люди, которые исследуют свою жизнь? Жизнь, которую стоит жить? Где те люди, которые сделали выбор? Не просто вторичный выбор, сделанный в рамках уже существующей системы, но принципиальный выбор, выбор самой системы? Где те люди, которые выбрали свою жизнь? Кто осознанно делает выбор заковать себя в цепи? Кто выбирает женитьбу, детей, карьеру? Кто выбирает пополнить ряды обременённых долгами потребителей и пожинать плоды трудов всей своей жизни в качестве раба имущества и корпораций? Кто выбирает в свободное время быть на побегушках, заниматься домашними делами, уставиться в телевизор? Кто выбирает есть ядовитую пищу, жить в ядовитой среде, в окружении ядовитых людей? Кто выбирает жить заранее запрограммированную жизнь от рождения до смерти? Кто видит такие жалкие, отвратительные, отрицающие жизнь сны? Конечно, может быть, жизнь в тяжёлой нудной работе и погоне за морковкой это именно то, что мы выбрали бы, если бы выбор был за нами, но мы не выбираем. Вот что означает быть неосознанным: спать внутри сна. Мы быстренько напяливаем на себя жизнь, которая уготована для нас, подобно детям, напяливающим в одежду, приготовленную для них утром. Никто не решает. Мы живём нашу жизнь не по выбору, а по умолчанию. Мы исполняем роли, для которых родились. Мы не живём наши жизни, мы избавляемся от них. Мы выбрасываем их, потому что мы не знаем ничего лучшего, мы не знаем ничего лучшего потому, что никогда не спрашивали. Мы никогда не задавали вопросов, не сомневались, никогда не поднимались, никогда не проводили черту. Мы никогда не подходили к родителям, или к духовным наставникам, или к учителям, или другим людям, влиявшим на наше становление, и не задавали один простой, честный и откровенный вопрос, вопрос, ответ на который должен быть получен прежде, чем можно задать любой другой вопрос: Что, чёрт возьми, здесь происходит? Так вы убьёте их. Не саблями и пистолетами, но мыслью, честностью и прямотой. Так вы посмотрите, так вы увидите. Так вы проведёте черту. Это не бодрая маленькая речь в перерыве между таймами, призванная согнать всех нас в остервенелый carpe diem*, чтобы мы вышли, вопя, на поле с победным чувством в сердце и с жизнеутверждающей, свободолюбивой жаждой крови в первый день своей новой жизни, пульсирующей в венах, пока в понедельник утром не зазвонит будильник, ловко перемещая нас обратно в тюремную рутину. Поймать момент – не значит его остановить. Это как подстрекать товарища по камере к воплощению мечты его жизни