Все в том же ярком свете мы должны рассматривать – если хотим правильно понять их – и такие обычаи, как полное раскрытие совести перед настоятелем, взаимное обличение изъянов и прочие дела в том же роде, которым Игнатий отводил важную роль в подготовке своих сыновей. Разумеется, он сознает те отрицательные следствия, которые они могут за собой повлечь, и не преуменьшает их важности: выше мы видели пример того, с какой осторожностью относился он к раскрытию чьих-либо прегрешений или изъянов. Но для него выше всех соображений сохранности чьей-либо чести стояло освобождение от всех уз себялюбия, к которому нужно прийти любой ценой, дабы осуществить то совершенное служение Богу, ради которого мы готовы все принять с любовью.
Впрочем, те, кто окружает Игнатия, не заблуждаются относительно смысла и действенности этих жестких обычаев. Гонсалвишу да Камаре представляется, что при наличии самой малости доброй воли невозможно не преуспеть много с таким учителем – столь действенны применяемые им средства. «И эти обычные его средства таковы: испытание совести, молитва, корректоры (sindicos), обычай ежедневно докладывать кому-либо о пользе, которую мы извлекаем из этих средств… Иногда, дабы исправить в ком-либо изъян, отец наш делает его sindico по этому изъяну, дабы он указывал всем остальным на проявления этого недостатка, а они указывали ему. У него есть также обычай с той же целью заставлять его по несколько раз в день испытывать свою совесть на предмет сего изъяна или говорить кому-либо, совершил ли он это испытание указанное количество раз перед обедом или перед отходом ко сну»[176].
Кроме того, из некоторых признаний святого со всей очевидностью следует, что эта строгость в ответ на легкие нарушения, это ревностное стремление безжалостно искоренять малейшие изъяны рождались в нем также от живого ощущения собственной роли настоятеля: в молодом монашеском ордене, чувствовал он, необходимо создать атмосферу героической щедрости самоотречения, всецелого совершенства служения. Потом никогда не поздно будет смягчить все то, что может показаться в этих требованиях чрезмерным для общей массы монашествующих. «Сначала один совершает пустяк, потом другой добавляет к нему что-то свое, и так, что вначале было терпимо, становится невыносимым», – вот как оправдывал он суровую епитимью, наложенную на четверых отцов римской коллегии, за то что те взяли с собой еду при посещении семи церквей[177]. Сам он, прежде чем построить часть стены на вилле, хотел тщательно проверить вместе с Камарой, не приуготовит ли это путь будущему ослаблению бедности.
Применение средств подготовки
Но где, скажем мы, во всем этом отводится место божественной благодати? Разве это не просто аскетизм? В своей собственной духовной жизни св. Игнатий не забывает главнейшей роли благодати. После сказанного о глубоко мистическом характере этой жизни это совершенно ясно. Теперь мы даже заранее можем быть уверены, что он не забудет о ней и как руководитель и воспитатель душ. И в самом деле, если он мало побуждает к долгим молитвам, то без конца внушает своим ученикам необходимость непрестанных обращений к Богу, близости к Богу даже в гуще дел, неустанно вспоминает о первенстве духовных и благодатных дел во всем. Как только он встречается с более или менее значительной трудностью, более или менее сложным вопросом, он сразу прибегает именно к молитве, дабы обрести свет и благодать. При этом он также просит о молитве других людей, а также совершает мессы сам и просит других, прежде чем принять какое-либо решение. Поэтому как в переписке, так и в Конституциях так часто повторяется выражение «рассудить во Господе», «как представится во Господе». Эти похожие друг на друга выражения на каждой странице завершают приказы и указания или служат им оговорками: Игнатий велит сделать нечто, «если только по обращении к Господу в молитве не будет сочтено во Господе, что ради вящего служения и вящей славы Божией лучше будет поступить иначе». Например, желая узнать, к чему чувствует склонность кто-то из его подчиненных (при условии безразличия воли), он, по словам Гонсалвишада Камары[178], поступал так: «Он поручал ему сотворить молитву или совершить мессу, потом ответить письменно на три вопроса: готов ли он отправиться туда, куда пошлет его послушание; чувствует ли склонность туда отправиться; если бы он был свободен, то что бы выбрал». Заметим, что Игнатий делает упор, прежде всего, на молитве, творимой для обретения ясности (lumiere), – более, чем на утешениях и внутренних движениях, которыми Бог может являть Свою волю. В конце жизни он уточняет свою мысль по этому поводу в любопытном письме Рамиресу де Вергаре, который думал о вступлении в Общество, но колебался, не находя, что чувствует к этому достаточно сильную внутреннюю склонность[179]: «Святой Дух научит нас лучше, чем кто-либо другой, с любовью вкушать и с наслаждением исполнять то, что, как подсказывает нам разум, способствует вящему служению и славе Божией; хотя и верно, что, дабы делать вещи лучшие и более совершенные, побуждений разума достаточно; другое побуждение, побуждение воли [ощущение склонности], пусть и не предшествует решению и исполнению, но может за ними следовать, ибо так Господь Бог наш может вознаградить наше упование на Божий Промысл и полное самоотречение и отказ от собственных утешений, воздавая за них великой радостью и наслаждением и тем большим изобилием духовных утешений, чем меньше мы на них притязаем и чем чище ищем только Его славы и довольства». Из этих строк, в которых читатель без труда узнает сложный стиль писем, писанных самим Игнатием, явственно следует: по его мнению, воззвав к помощи Святого Духа, нужно суметь решиться на то, что (как подсказывает нам просвещенный верой благодатный разум) лучше служит Богу; при этом не следует ожидать внутренних наслаждений, чье отсутствие нужно уметь принимать, – впрочем, за это самоотречение Бог часто вознаграждает нас после еще большим обилием утешений.