— Но зато у них организация? — спрашиваю я.
— Да, они уж если начнут преследовать какую-либо цель, например, хотя бы сбор на что-нибудь, то уж все сразу и во всех церквах так начнут доказывать, что просто завораживают! И кошельки раскрываются. Но это — своего рода внушение.
— Но вот у них монахини хорошо ведут себя: чисто, скромно, добро и трудолюбиво, — сказала одна госпожа, бывшая при этом разговоре.
— Не очень-то я верю этой святости, — возразила жена доктора Г. Вероятно, за лицевой стороной не так-то уж хорошо.
Меня удивил этот случай перевода в протестантство детей католиками!.. И сам доктор Г. с любовью переходил в православие, но даже подумать не хочет о католичестве. Какая-то вражда отталкивающая!..
Значит по настроению и открытости души православие ближе для них, чем железное католичество. И впредь нам нужно стоять в этом свободном духовно, добром и смиренном, внутреннем религиозном настроении. Пусть без слов влекутся к православию.
«О, да! Русские — добрые, хорошие!» — как говорил болгарский униат. А за это полюбят и православие.
Пришла мне мысль: хорошо ли, если бы мы соединились с католиками? Не оттолкнуло ли бы это от нас англикан, епископалов и даже протестантов, которым вот легче переходить в православие, чем возвращаться в католичество? В своё время Господь допустил и отпадение евреев, чтобы легче без этого, ненавистного и в то время, племени язычникам переходить в христианство (см. Рим. XI, 11–12, 30–31). Почудилось что-то мне и сейчас нечто аналогичное. Может быть, напрасно? (См. «Мысли»).
Конечно, я и не думаю отрицать доброе в них. Я же вижу здесь, в монастыре, хорошее к себе отношение. И прямо добрые и искренние есть иноки. Это всё — правда! Но ведь и турок хороших я тоже видел. Нужно смотреть шире и глубже.
8 МАРТА.
АННИБАЛ И СТУДЕНТ
Вчера я познакомился с офицером из знаменитой фамилии Аннибалов, предков Пушкина. Смиренный и чистый человек. Решил принять монашество, а работать для Церкви на просветительном поприще.
— А ведь я чуть не увлёкся католичеством, — рассказал он после некоторого сердечного обмена мыслями, — в связи с идеей необходимости просвещения народа в христианском духе.
— Каким образом? — удивился я; ибо он и скромный и в то же время духовно уравновешенный человек. А в католичество скорее можно перейти или с более повышенным чувством «достоинства» или увлекающимся, особенно — внешней организованностью.
— Мне у них нравилась эта «caritas» (любовь) и к Богу и людям, выражающаяся и в деятельности. Я у них в Персии жил и в монастыре латаристов.
— Знаете, любовь эта духовно подозрительна.
— Почему?
— Вы читали св. Иоанна Лествичника?
— Читал.
— Помните, где у него говорится про любовь?
— В конце, кажется.
— То-то же и дело. Тридцатая ступень, то есть, кажется, последняя в духовном росте. И св. Макарий Великий отвечает на вопрос в чём совершенство, что конец совершенства в любви. То же и св. Исаак Сириянин пишет. Да и в Евангелии Сам Господь сказал: «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен есть» (Мф. V, 48), а у евангелиста Луки это передаётся так: «будьте милосердны, как Отец ваш милосерд» (VI, 35). Следовательно, совершенство и любовь — вещи совпадающие. А между тем мы, такие пустые и несовершенные люди, мечтаем о высоте добродетелей. Если хотите, то, грубо выражаясь, есть три этажа совершенства: первый — борьба с грехом; второй — стяжание и творение добродетелей; третий — таинственно-благодатное созерцание. Мы, православные, сознавая себя грешными, думаем: хоть первую пройти бы. А католики уж на конце второй стоят. Сомнительно. И для нас это не по душе, не смиренно. А, кроме того, они легко смотрят и на третью ступень — таинственную жизнь в Боге, во Христе.
И я вспомнил об о. Т., который говорит, что у них Иисус Христос — центр их жизни. А мне стало даже больно грешному (но об этом см. «Мысли»).
— Это так, — соглашается Аннибал, — но хорошее и оттуда брать нужно. Вот и у нас устроить бы нечто вроде орденов или вроде Freres des Ecoles chretiennes при монастырях.
— Это — другое дело. Да и то монашество наше пусть остаётся созерцательным, по уставу Василия Великого. Ну, а мы, плохие иноки, учёные братья, можем сорганизоваться прочнее и разнообразнее. Об этом и Всероссийский Собор думал. Даже намечался мой монастырь в Херсонесе, где крестился святой князь Владимир Равноапостольный. Кстати, сегодня (7/III) память там святых семи священномучеников Херсонесских. Тут пришёл арх[иепископ] Анастасий. Разговор перешёл на другой предмет. Аннибал — вполне образованный человек: кончил Правоведение и Восточную Академию. Знает (и говорит) английский, немецкий, французский, персидский языки, читает арабский, латинский. Будет полезным работником на церковной ниве. Но главное — душа скромная и чистая.
Прощаясь, я сказал ему:
— Рад бы был встретиться и работать с Вами в будущем.
По этому случаю мне припомнился аналогичный факт, рассказанный мне перешедшим в католичество студентом Любичевым.
— У нас в католичестве, помимо того, что все мы должны стремиться к совершенству, ещё всякий может (или должен, не помню) избрать себе специальную добродетель и в ней особенно упражняться, то есть уже относясь внимательно к самым мелочам, к ней относящимся.
— У Вас какая же добродетель избрана?
— Смирение, — был ответ.
Признаюсь, я бы постыдился даже сказать об этом, что моя «специальность» — смирение. Но он сказал это не только спокойно, но даже с чувством радостного довольства, полагая, что это — хороший признак организованности духовной жизни в католичестве.
— Знаете? В православии даже немыслима самая постановка такого вопроса: я буду смиренным, а я буду любвеобильным и т. д.
— Мы не говорим, что мы «будем», а что только нужно стремиться к этому; и Евангелие заповедует стремиться к совершенству.
— Ну, конечно, заповедует. Но путь какой? Вот вопрос. Хоть Вы и не соглашаетесь со мной, что Вы «будете» смиренным; но в сущности Вы не возразили на моё замечание. Ведь «стремиться» и «стараться» можно только потому, что впереди есть цель, которую нужно и можно достигнуть. Значит в конце концов Вы говорите: я хочу быть смиренным или, говоря проще, но и ближе к действительной психологии: я буду смиренным. Православная психика не знает таких арифметических духовных задач; она считает это гордым, как гордо, например, стремиться быть министром или митрополитом, или патриархом. Мы думаем, чтобы Господь помог нам хоть бы от грехов-то избавиться; почему — борьба с недостатками; вот наша забота, на которую мы должны обращать главнейшее внимание. Но стремиться стать (или быть) смиренным или иным высоко добродетельным, это не вмещается в моё сердце. Мне бы тяжко было от этого.
Другое дело, наша Церковь заповедует бороться с какою-либо специальною немощью или страстью, тому или другому человеку присущей от природы или приобретённой им самим; но здесь уже прямая необходимость и безусловная обязательность; да уж и гордиться не придётся, когда постоянно видишь то или другое несовершенство. Вообще, мы считаем, лучше быть на первом этаже, а вы стоите на втором.
Ну, конечно, это всё не воспринимается ими: они закрыли глаза духовные и уши… Стоит ли говорить с ними?
Всё это — не глубокое. У наших подвижников такие «специалисты» были бы в числе новичков, да ещё и наставление получили бы охлаждающее. А здесь, может быть, он скоро и начнёт уже помышлять о себе, что дело подвигается.
И это не исключительное явление.
Marie Terese, de l'Enfant Jesus, задалась прямою целью быть святой (р. 53). Жизнь её, самой ею написанная, хотя и по послушанию.
… Всё это не православное. И скажу — не высокодуховное.
Да, организация большая. Но это — человеческая организация и духовно неправильная.
10 МАРТА.
В КОСТЕЛЕ. ЭЛЕМЕНТАРНАЯ «МИСТИКА»