Святую и половину летней вакансии 1853 г. прожили мы благополучно, уверенные, что с переменою места окончилась жизнь, полная тревог, волнений и опасности.
Но не тут-то было. В средине вакации, ровно через полгода со дня пожара, 23 июля, во флигеле и в кухне снова обнаружились прежние явления и того же характера. Во флигеле разбрасывались подушки, из которых был выпущен пух, разрывались учебники; в кухне учинялось то же разрушение печи со следами когтей, началось перелетание кухонной утвари и других предметов из комнаты Афимьи через дверь из-за перегородки в кухню, как и в прежней квартире.
Василия Кораблева с 11 июля 1853 года заменил новый денщик Мартын Кудерка. Не могу не отметить совпадения (может быть, совершенно случайного) двух обстоятельств: явки 22 июля Василия Кораблева и в Липцы к капитану Жандаку за своими вещами с возобновлением явлений в новой квартире 23 июля!…
С первого же дня возобновления явлений, с 23 июля, становой пристав, извещенный о происшествии, установил, по соглашению с капитаном Жандаком, те же меры предосторожности: – в кухне сторожей от волости, в сенях и снаружи дома – часовых от команды. В самый день своего прибытия сторожа были смущены опрокинувшеюся на глазах у них кадкою с водою, стоявшею в углу кухни у дверей; – брошенным в их сторону топором, и другими случаями летающих предметов.
Отмечаю здесь обстоятельно, как отмечал и в январских явлениях 1853 года, те лишь факты, которых я был очевидцем, касаясь остальных вскользь, поскольку они нужны для ясности моего рассказа. В этом отношении я сделал лишь одно отступление – для рассказа капитана Жандака о явлениях в январе 1852 года, но это потому, что рассказ его отличался обстоятельностью наблюдения и, ручаюсь безусловно, правдив. Я верил и верю ему, как если бы все это я видел своими глазами. В виду того, что капитан Жандак, (не желая подвергать нас гимназистов порядкам «вызова и дачи свидетельских показаний»), в донесениях своих о происшествии по возможности обходил те случаи, которые пришлось бы впоследствии подтверждать мне или его сыну, то мои «воспоминания» являются как бы дополнением того материала, который был собран следователем по делу «о явлениях в слободе Липцах» в 1853 году.
Те четыре случая, о которых я хочу сказать, однородны с случаем второго периода январских явлений (когда мне нанесен был в лопатку удар кирпичом) и характеризуются одною общею чертою: связью их с мыслями человека, которая резко обнаруживается в них. Стоит поглумиться, высказать какое-либо опасение, хотя бы шутя, или только подумать о чем-либо, и вам ответ готов! Это была своего рода игра «в загадки» – опасная игра!…
Первый случай. Стоя на коленях во время утренней молитвы перед божницею, когда Костя еще не просыпался, а старики в спальне одевались, я обратил внимание на лежавшие на подоконнике раскрытые ножницы и подумал: «ну, как они да вонзятся мне в шею, как нож Кораблеву [330]»… и, прежде чем положить поклон, я невольно всякий раз перед этим взглядывал вправо, в сторону окна, где лежали ножницы.
Прошла минута-две, кладу поклон, другой, и я ощущаю прикосновение к волосам, к темени, чего-то холодного…, что-то звякнуло…, быстро вскидываю голову – и оторопел: в половице торчат ножницы на острее своей половины. Зову Дарью Ивановну, не поднимаясь с коленей. Входят оба, Дарья Ивановна и Николай Прохорович, и оба побледнели, когда взглянули на меня и по направлению моей руки, быстро сообразив, в чем дело. Он тяжело вздыхает, она начиняет креститься и шепчет молитву…
Второй случай. Сидим за чаем, и я рассказываю подробности происшедшего. Подсаживается и Костя, только что вымывший руки после помажения головы и поставивший флакон с макассарским маслом в мою шкатулку тут же, на столике в углу.
– Замок испорчен? – спрашивает он… – не запирается… как бы масла не украли, – прибавил он.
– Да, испорчен, но, чтоб обеспечить тебя насчет макассара, шкатулку мы спрячем подальше. Куда бы ее? раздумываю я.
– Поставь в буфет, за нижнюю дверку; туда, кроме меня, никто не ходит, – заметила Дарья Ивановна.
Я встал и у всех на глазах перенес шкатулку в шкаф.
Летом мы пили чай и обедали в комнате стариков. Часа через два явился кто-то из любопытных. Едва обменялись приветствиями, открывается дверь, и часовой докладывает:
– Ваше благородие, бросило пузырек в дверь, и дух пошел!… Все мы трое переглянулись.
Николай Прохорович выходит, а за ним и мы с гостем. В дверях на нашу половину торчит склянка от флакона, и от нее тянется полосою макасарское масло… К шкатулке – шкаф закрыт, шкатулка также на своем месте, как поставлена.
[330] Во второй период «явлений», вечером, когда в присутствии станового пристава изыскивались меры предосторожности, случилось поранение денщика Кораблега. Мыли они с Афимьей посуду и ножи, складывая все это на стол, куда положен был вместе с вилками и кожами большой хлебный остроконечный кож. Когда они, склонясь над лоханью, оканчивали мытье, Кораблев почувствовал в затылке острую боль и легкий удар в спину. Вскрикивает, разгибаются оба… Афимья видит: на шее у Кораблева кровь, и начинает кричать. Сбежали с господской половины; у Кораблева оказалась легкая рака на шее, у правого уха. Кроме Кораблева и Афимьи в кухне никого не было…