Тут как тут снова возникла госпожа Низбергер, держа большую связку теннисных туфель.
— Ух ты! — подскочила Тита. — Это ж все наши теннисные туфли. А вон те, с полосками, дядя Рихард с лета оставил!
Тем временем госпожа Низбергер раздала мужчинам теннисные туфли. (Собственного мужа и Харчмайера она обошла.) Козмайер и Курицмайер, согнувшись в три погибели, натягивали их на ноги.
— Кто же такие туфли посреди зимы носит? — спросил Ханси. Американцы, видать, их и зимой таскают, — предположила Тита.
— А кто такие дебильные цветочные шляпы носит? — спросил Ханси.
— Ясно, американки! — сказала Тита.
— А джинсы — это тоже как в Штатах? И лесорубская куртка? И очки на золотой цепочке? И желтая кепочка с козырьком — тоже а-ля Америка? — допытывался Ханси.
Тита Низбергер кивнула, Ханси поскреб в затылке. Когда Ханси о чем-нибудь сосредоточенно думал, он всегда чесал в затылке. Не потому, что чесалось, а потому, что господин Харчмайер всегда, так делал. (Сыновья перенимают многие забавные привычки своих отцов.) Кстати, господин Харчмайер — в комнате — тоже почесал в затылке.
— Ханси, на кой это Козмайеры, Курицмайеры и Свинмайеры хотят вырядиться под американцев? — спросила Тита.
— Думаю, этого хотят наши папочки! — прошептал Ханси и стремительно юркнул вниз, дернув за собой Титу, так как господин Низбергер внезапно посмотрел в окно.
— Но, Ханси, — сказала Тита, садясь на ледяную жесткую землю, — а им-то зачем это нужно?
— Надо пошевелить извилинами! — буркнул Ханси. Он принялся шевелить извилинами и так скрести в затылке, будто там гнездились полчища вшей. Он даже постанывал от напряженного мыслительного процесса. Тита следила за ним с восхищением. Сама она так здорово шевелить извилинами не умела. (К тому же дико промерзла, сидя на голой земле.)
Минут через десять усиленной мозговой деятельности Ханси вздохнул и сказал:
— Извини, Тита, но и я не могу понять, за каким чертом нашим предкам сдалось, чтобы деревенские превратились в американцев.
Ханси и Тита проползли на четвереньках под окнами обратно и вприпрыжку понеслись к сараю. Оба уже окоченели. В сарае было тепло — ведь это был не обычный сарай, а оборудованный под мастерскую. Господин Низбергер провел сюда центральное отопление.
Пеперл по-прежнему сидел на верстаке и ныл. В нытье Пеперл проявлял недюжинное упорство.
— Ладно, Пеперл, давай кончай! — цыкнула на него Тита. Маленьких плаксивых детей она не выносила.
— А этого я не хочу, не хочу—и все! — тянул Пеперл.
— Чего этого? — спросил Ханси.
Пеперл мощно шмыгнул носом, перебив плач, и сказал:
— Не хочу папу называть дядей Густавом! А они велят!
— Как называть велят? — Тита опять ничегошеньки не понимала.
— Говорят, дядей Густавом зови, а он — Франц! — возмущенно выкрикнул Пеперл.
— Пеперл спятил! — рассмеялась Тита.
— Пеперл не спятил! — сказал Ханси. Он снова поскреб в затылке и спросил — А у американцев есть какое-то сходство с австралийцами и с новозеландцами?
— Никакого сходства у них нет, просто они такие же, тютелька в тютельку! — ответила Тита. Вдруг она уставилась на Ханси, пробормотала глухо и потрясенно: — Теперь я, кажется, все просекла!
Прибытие Погонщиков Пен
Сидя в сарае, Тита и Ханси в щелочку двери наблюдали, как их отцы вышли из старинного деревенского дома, как Харчмайер пожал Низбергеру руку и зашагал по дороге в долину и как Низбергер свистнул двумя пальцами. Своим свистом он вызывал господина Верхенбергера из другого старинного деревенского дома.
Затем Низбергер поспешил к своей машине, а Верхенбергер — к своей. Затем они укрепили на капотах небольшие белые флажки. На флажках были вышиты кенгуру. Затем Низбергер свистнул еще раз, и тогда двери старинного деревенского дома снова раскрылись и выпустили наружу шесть почти вылитых новозеландцев. Трое мужчин и три женщины — все из себя расфуфыренные, все из себя заграничные, все в крупных зеркальных темных очках.
— Женская команда, ко мне! — позвал господин Верхенбергер.
— Мужская команда, ко мне! — позвал господин Низбергер. Три женщины под цветочными шляпами плотнее запахнулись в меха и засеменили на шпильках к ближнему авто.
Трое мужчин в козырчатых кепочках застегнули на все пуговицы клетчатые, лохматые куртки и двинулись к другому авто.
Трое господ и три дамы расселись по машинам. Низбергер и Верхенбергер уже включали зажигание, когда из дома вылетела госпожа Низбергер и прокричала истошным голосом: