— У тебя, видать, тоже не все дома! — сказала Тита.
— У меня-то все дома! — ответил Ханси. И рассказал ей про то, что ему удалось невольно подслушать на Главной площади, восстановить по клочкам телеграммы и услышать через стенную перегородку у себя в комнате.
— Допустим. Ну и что же из всего этого следует? — спросила Тита.
— Что дело нечисто! Что тут обманом пахнет!
Тита Ханси не поверила.
Пеперлу нельзя!
В тот самый момент, когда Ханси и Тита сидели рядышком и Ханси делился своими подозрениями, а Тита внушала ему, что все эти подозрения ничего не значат, пока он хотя бы не узнает, кого и в чем следует подозревать, в тот самый момент они услышали, как кто-то плачет. Просто рыдает взахлеб. Они встали, вышли из коровника и в старом сарае, приспособленном господином Низбергером под любительскую столярную мастерскую, обнаружили Козмайерова Пеперла. Этот Пеперл Козмайер сидел на верстаке с зареванным лицом и в соплях. Пеперлу было пять лет. Тита ему симпатизировала — он косил в разные стороны, что встречается чрезвычайно редко.
— Пеперл, — сказала Тита, — чего ревешь?
— Бертль, что ли, врезал? — спросил Ханси.
Бертль—это старший брат Пеперла. Он чаще всего и доводил Пеперла до слез.
— Потому что они меня не принимают, говорят — нельзя! — хлюпал носом Пеперл.
— Чего нельзя, куда не принимают? — спросила Тита. Пеперл ткнул пальцем в сторону старинного деревенского дома.
Постепенно рыдания поутихли, и он смог объяснить:
— Всем жужжалку дали и мячик, а мне ничего не дали!
— Какую еще жужжалку, какой еще мячик! — Тита не могла ничего понять.
Пеперл с жаром затараторил:
— Ну, такая гоняльная машинка и белый мячик. Всем, всем досталось, только мне ничего не дают!
Он утер ладонью слезы с глаз и сопли с носа.
— Говорят, меня сразу по глазам узнают, потом я еще слишком маленький! — Пеперл опять завыл в голос: —Всегда я маленький!
— Кто получил пену и дуло? — спросил Ханси. Пеперл сказал:
— Курицмайер, и папа, и Бертль, и старшая Свинмайер, и младшая Свинмайер!
— Хм, они что, тоже в дуйболисты записались?
Тита опять ничего не понимала. Пеперл пожал плечами.
— Как все это было, Пеперл? — спросил Ханси. — Когда это они успели заполучить дула и пены?
Пеперл снова ткнул в сторону дома и рассказал, что пену и дуло они получили только-только и сразу прогнали его Говорят, это не для сопливых.
— Прямо как со мной! — сказала Тита.
— Ну теперь мне веришь? — спросил Ханси.
— А еще они денег за это потом получат! — выкрикнул Пеперл.
— За что деньги получат и от кого? — спросил Ханси.
Пеперл, захлебываясь от слез, изложил, что своими ушами слышал: отец и старший брат получат много денег, если все сделают как надо.
Ханси и Тита вытянули из маленького Пеперла еще массу подробностей. Постепенно сложилась такая картина: утром господин Низбергер с господином Харчмайером заехали к Козмайеру и долго с ним беседовали. После чего господин Козмайер-старший и Козмайер-младший сказали госпоже Козмайер:
— Плевая работенка за этакие деньги! Грех невелик, зато потеха большая! Так что мы согласные!
После этого они спустились к низбергеровскому дому, куда подошли также чета Курицмайеров и госпожа Свинмайер с дочкой Герти. Пеперлу велели сидеть дома, но он прокрался за ними следом. А потом Пеперл увидел, как господин Низбергер и господин Харчмайер раздают всем в комнате дула и пены. Тут Пеперл влетел в комнату и тоже потребовал пену, тогда они его и турнули. Больше Пеперл не знал ничего.
Тита Низбергер была огорошена. У нее в голове не укладывалось, чтобы ее отец просто так, за здорово живешь, раздаривал дула и пены. Ее отец отродясь ничего не раздаривал. В крайнем случае уступал чуть дешевле. С другой стороны, зачем это Курицмайеру, Свинмайерше и Козмайеру дула покупать. Сказал ведь Козмайер своей половине, что он думает заработать, а не потратиться.
— Ханси, что все это значит? — спросила Тита.
— Это мы сейчас и увидим, — сказал Ханси.
Он вытащил Титу из сарая-мастерской и повел ее к старинному деревянному дому.
— Скройся, — тихо приказал Ханси, когда они оказались у дверей деревенского дома.
Тита послушно скрылась. Они проползли на четвереньках под кухонным окном до первого комнатного окна. Ханси осторожно привстал, ровно настолько, чтобы заглянуть в комнату. Но низбергеровская комната была довольно большой. Ханси никого не увидел. Он увидел лишь пирамиду из пен да шесть дул на подоконнике.
— Айда к другому окну, — прошептала Тита, — они наверняка за столом сидят!
Ханси опустился на колени. Они поползли к следующему окну. Ханси снова привстал.
— Видно что-нибудь? — спросила Тита.
Ханси было видно. И не что-нибудь, а даже очень много. Ханси увидел сразу столько, что от изумления как раскрыл рот, так уже и не закрывал его.
— Ну что там? — Тита дернула Ханси за штанину. — Говори же!
Так как добиться ответа от Ханси не удавалось, Тита тоже приподнялась, заглянула в комнату и окаменела. За столом сидели ее отец и господин Харчмайер. Оба оживленно жестикулировали и что-то говорили. Что именно — разобрать было нельзя. А перед столом стояли крестьянин Козмайер и сын его Бертль. Но узнать обоих можно было с великим трудом. На них были джинсы, на них были рубашки в крупную клетку. У Бертля на носу сидели непомерно большие темные очки, а на головы у обоих Козмайеров были напялены ядовито-желтые шапочки с козырьками. Тут к ним подошла госпожа Низбергер, неся две куртки Одну клетчатую — по моде американских лесорубов, а другую с длинным ворсистым мехом. Бертль влез в длинноворсный мех, Козмайер — в лесорубскую куртку. Но всех перещеголяла госпожа Курицмайер. Она стояла за Бертлем. На белых шпильках, в шелковом платье — голубом в фиолетовый цветочек — и накинутом поверх меховом манто Голову ее украшала зеленая фетровая шляпа, густо облепленная мелкими искусственными цветами. В довершение всего на груди у нее болтались солнечные очки на золотой цепочке.
Господин Курицмайер и обе Свинмайерши в тот момент видны не были.
Тита прошептала:
— Меховое манто — это тети Мелании манто, она его из Америки привезла Оно ей разонравилось, и тогда она его маме подарила — для деревни, на холодные дни!
— А другие вещи? — спросил Ханси.
— Все наше барахло, — тихо сказала Тита. — Кое-что мамино, кое-что папино, а что-то и мое. Раньше я любила игры с переодеваниями. На карнавал надевала зеленую шляпу с цветами. Американскую леди изображала, неужто не помнишь? У Харчмайера, на карнавальном балу!
Наконец, в поле зрения Ханси и Титы появились обе Свинмайерши. Старшая и молодая. Видик у них был тот еще, не менее курьезный, чем у госпожи Курицмайер. На молодой была шляпа с синими цветами, а на пожилой — с красными.
Тут как тут снова возникла госпожа Низбергер, держа большую связку теннисных туфель.
— Ух ты! — подскочила Тита. — Это ж все наши теннисные туфли. А вон те, с полосками, дядя Рихард с лета оставил!
Тем временем госпожа Низбергер раздала мужчинам теннисные туфли. (Собственного мужа и Харчмайера она обошла.) Козмайер и Курицмайер, согнувшись в три погибели, натягивали их на ноги.
— Кто же такие туфли посреди зимы носит? — спросил Ханси. Американцы, видать, их и зимой таскают, — предположила Тита.
— А кто такие дебильные цветочные шляпы носит? — спросил Ханси.
— Ясно, американки! — сказала Тита.
— А джинсы — это тоже как в Штатах? И лесорубская куртка? И очки на золотой цепочке? И желтая кепочка с козырьком — тоже а-ля Америка? — допытывался Ханси.
Тита Низбергер кивнула, Ханси поскреб в затылке. Когда Ханси о чем-нибудь сосредоточенно думал, он всегда чесал в затылке. Не потому, что чесалось, а потому, что господин Харчмайер всегда, так делал. (Сыновья перенимают многие забавные привычки своих отцов.) Кстати, господин Харчмайер — в комнате — тоже почесал в затылке.