Наверное, сейчас большинство людей в Тринадцатом радуются, что их план удался. Только горстка людей, которые реально оценивают ситуацию, не кричат, не радуются, а внимательно смотрят, адекватно понимая, что с каждым роликом мои шансы живой и здоровой выбраться на арену становятся все меньше и меньше. Эта короткая передышка дает мне возможность решить, что мне делать. И я, наконец, решаю, что мне все же надо делать. В конце концов, говорят, что смелым везет…
Динамики трещат. Секунд через двадцать на экранах появляемся мы со Сноу. В студии царит суматоха, а я все так же сижу, обеими руками вцепившись руками в край стула. Президент, подойдя к камере, заявляет, что мятежники пытаются сорвать трансляцию, чтобы люди не узнали об их преступлениях, однако все все же узнают об этом. Как только будет наведен порядок, программа будет показана в полном объеме.
- Китнисс, ты хочешь сказать что-нибудь Питу ввиду сегодняшней выходки бунтовщиков?
Я напрягаюсь, едва услышав его имя. И молчу несколько секунд, собираясь с мыслями. Я должна сделать то, на что собралась. И плевать, что они сделают со мной.
- Пит… Подумай о последствиях. Что произойдет в конце? Хотя… Сейчас никто из нас не в безопасности. И… жители Капитолия, и жители Дистриктов… - я хватаю ртом воздух будто бы перед прыжком. – А вы… в Тринадцатом…
Господи, почему так больно бьется сердце? Почему мне так страшно?
– Не встретите завтрашнего рассвета!
Я выкрикиваю последние слова и встречаюсь взглядом с Ним. Змеиная злоба, ненависть и страшные искорки горят в его глазах. И машет рукой отряду миротворцев, приказывая:
- Выключайте немедленно!
Последнее, что я вижу на экране – портрет Пита перед госпиталем. Я закрываю глаза, слышу топот сапог и чувствую сильные удары в плечо и живот. Я кричу от резкой боли, автоматически поднося руку к ране. Открываю глаза и вижу свои окровавленные пальцы и испуганные глаза молодого парня. В его руке сияет кинжал, покрытый моей кровью. Я падаю вперед, рядом с камерой. И последнее, что увидят жители Панема, это моя кисть обагренная кровью.
========== Глава 15. ==========
- Всегда, - шепчет мне Пит, и я иду его искать.
Тихий-тихий голос родного человека стихает вдалеке, в мире, в котором все окрашено в нежно-оранжевые тона, в котором все предметы не имеют острых углов. Я бреду среди белых облаков, и мне кажется, что я сейчас на небе. Тропинки едва видны, воздух наполнен запахом укропа и корицы. Я чувствую на своей щеке теплую руку и пытаюсь понять, чья же она. Когда я осознаю, что это ладонь Пита, я пытаюсь удержать ее, но она исчезает, как и сам силуэт, который примерещился мне.
Я остаюсь совсем одна, сажусь на голубую траву и вдруг вспоминаю…
Мама дает мне чай вместе с успокоительным сиропом. Я упала с ветки, когда пыталась попасть назад, в Двенадцатый, и ушибла пятку и копчик. Пит укладывает меня на кровать, а я прошу его побыть со мной. Он что-то шепчет, но я уже не слышу. Должно быть, какая-та часть мозга запомнила одно-единственное слово и теперь, в наркотическом сне, выпустила снова. Будто в насмешку. Ведь я даже не знаю, жив ли он. Успела ли я…
Я шевелю пальцами, пытаясь понять, жива ли я. Я не чувствую никакой боли, а это обозначает всего лишь две вещи: либо меня уже нет среди живых, либо мне вкололи большое количество морфлинга. Господи, пожалуйста, скажите мне , что я мертва! Я так устала, запуталась… Всем станет легче от моей гибели. У Сноу больше не будет большой проблемы в моем лице. Повстанцам смерть Сойки-пересмешницы предаст сил в борьбе. Капитолийцы восстанут после несправедливой гибели невинной девушки. Правда… Есть на свете горстка людей, которым я по-настоящему дорога. Прим, мама, Пит, Гейл, Хеймитч, Эффи, Порция, Финник… Это список можно продолжать и продолжать. Каково будет им узнать о том, что я больше никогда ничего не скажу, не рассмеюсь, не обниму их? Я знаю, как это – терять тех, кто тебе дорог. Теперь я не знаю, действительно ли хочу умереть…
Ответ приходит через несколько минут – хочу. Потому что я понимаю, что морфлинг – это не надолго. Скоро мне урежут дозу, и вернется боль. Нестерпимая, режущая боль, заставляющая корчиться и кричать. Хотя, кричать – не про меня. Я дала себе установку – не кричать, еще тогда, в Казематах. Чтобы они со мной не делали, я старалась не издавать ни звука. Чтобы хотя бы мой голос остался со мной, когда они меня убьют… Смерть избавит меня от криков и боли. Потому что я больше не боюсь умереть. Я боюсь вновь испытать ужасную боль.
Я хочу сесть, но у меня получается лишь издать слабый стон.
- Скажи, ты сама поверила в то, что я позволю тебе так просто умереть, дорогая? – едко шепчет кто-то, сидящий рядом. Я тут же узнаю змеиный голос и интонации. Сноу.
Я с трудом открываю глаза и встречаюсь с ним взглядом. Неестественно зеленые с большими черными зрачками. Впервые я могу спокойно заглянуть в них, потому что морфлинг притупляет все чувства, все то, что делает меня человеком.
- Не переживай, солнышко, - продолжает он, пародируя интонацию Хеймитча на последнем слове. У меня сжимается сердце. – Ты попадешь на арену живой, даже здоровой. Потому что твоему дружку будет куда веселее смотреть, как ты сама себя убиваешь.
Дружок… Интересно, кого он имеет ввиду? Пита или Гейла? Я думаю, что все же Пита. Гейл хоть и мелькает иногда в агитроликах, но он сейчас не так важен для Сноу. Его основная задача – выбить из колеи Пита. Потому что президент знает о том, что несчастный влюбленный из Дистрикта 12 может сделать с помощью слов, равно как и я знаю об этом. Не он ли убедил всю страну в том, что мы любим друг друга? Не из-за него ли страна считала на продолжении всех прошлых Игр, что мы не только обручены по традиции угольного Дистрикта, но я еще и ношу под сердцем его ребенка? Кстати, как мы будем выкручиваться с мнимой свадьбой? Ладно, Сноу решил вторую проблему, заявив, что я потеряла ребенка из-за удара электрическим током, одной головной болью меньше. Но ведь вряд ли люди забыли о том, что мы еще и женаты? Если нас поженят в Тринадцатом – Капитолий не признает наш брак законным. Потому что ни я, ни он не достигли 18-летнего возраста, чтобы иметь возможность заключить брак. А жениться после моего дня рождения еще раз я считаю глупым. Господи, как порой проще быть взрослыми! Хотя… Чего нам стоит съесть этот дурацкий хлебец и пожениться по традиции нашего Дистрикта?
- Интервью из-за тебя мы перенесем, - продолжает тем временем Сноу.
- Когда? – одно слово, да и то хриплым голосом – единственное, что я могу сказать.
- Через три дня. Тут тебя быстро подлатают, - он резко наклоняется, хватает меня за подбородок и заглядывает в глаза. – Только попробуй выкинуть подобный фокус на интервью. Я превращу твою жизнь в ад. Даже нет! Твоя жизнь будет в тысячу раз хуже ада. Если я не сотру тебя в порошок на месте, конечно…
Он поднимается на ноги и выходит из палаты, унося за собой шлейф запаха из крови и роз. Меня сразу начинает тошнить, но мой желудок опустошен, так что меня не хватает надолго. В палату тут же вбегают медсестры, чтобы поменять простыни и рубашку, испачканные рвотой. Я даю волю слезам. Эти люди видели меня избитой, не отличающей право от лева, плохо слышащей, кричащей и вырывающейся. Какое им дело до моих слез? Мне протягивают коробку с бумажными платками, но никак не утешают, понимая, что это бесполезно. Я сижу, пытаясь подавить накатывающую истерику.
Действие морфлинга ослабевает, и я чувствую страх. Нет, не за себя. Я практически перестала бояться за свою никчемную жизнь. Пит, Прим, мама, Гейл, Мадж, Эффи, Порция… Я боюсь за них. Именно за них. Я знаю, что Сноу не убьет меня. Нет, моя жизнь должна быть гораздо хуже смерти, чтобы Питу в Тринадцатом было больно. Очень больно. Моя смерть сильно повлияет на него, но не так, если Сноу будет периодически показывать меня измученной, избитой по телевизору, дразня его таким образом. Дескать, она у меня, и ты ничего не сможешь сделать. Показывая ему то, что от каждого его слова будет зависеть то, что он сделает со мной.