Я понимаю, что она имеет в виду.
- У вас будут кольца? – задает новый вопрос Прим.
- Я не думаю, - я качаю головой. – Об этом никто не знает, кроме нас с Китнисс, тебя, Финника, Хеймитча и Плутарха, да еще нескольких людей в правительстве.
- Но это ведь неправильно! – качает головой она. – Вы же будете помолвлены.
- Да, - снова соглашаюсь.
- Их ведь не обязательно носить на пальце. Можно же и на цепочке, - она вытаскивает из-под блузки два золотых кольца на кожаном шнуре.
- Чьи это? – удивленно спрашиваю я.
- Родителей, - отвечает Прим. – Папино было у Китнисс, а мамино у меня. Но потом Китнисс отдала мне отцовское. Она сказала, чтобы я хранила их вместе, потому что я – единственное, что осталось от нашей семьи.
Я улыбаюсь, потому что понимаю Китнисс. Маленькая, все еще наивная Прим действительно символизирует все то важное и ценное, что есть в семье Эвердин – бесконечная забота и талант их матери, находчивость и ум сестры, храбрость отца. В моих братьях невозможно выделить что-то конкретное, принадлежащее матери, ведь мы все похожи на отца внешностью и характером.
- Я подумаю над этим, - киваю я.
Прим слабо улыбается, снова сворачиваясь в клубочек возле сестры. Сейчас я отчетливо вижу, насколько они разные. Смуглая кожа Китнисс сильно контрастирует со светлой Прим. Цвета их волос противоположны, как и характеры. Упрямая и гордая Китнисс является истинным воплощением их отца, которого я мало помню, а добрая и приветливая Прим похожа на меня самого. Несмотря на то, что они сестры, я даже мог бы сказать, что они происходят из разных сословий: Китнисс из-за ее внешности можно отнести к Шлаку, а вот белокурая Прим больше похожа на городских жителей. Это можно очень легко объяснить – различия их родителей ярко выражаются в дочерях.
- О чем ты задумался? – снова тихо спрашивает Прим, чуть приподнимая голову.
- Это не важно, - я качаю головой. – У тебя сегодня нет дежурства?
- Нет, сегодня у меня выходной. Только курсы в три часа. Знаешь, я думаю, что они готовят меня на врача! – ее лицо освещается улыбкой, и я сам невольно приподнимаю уголки губ.
- Они были бы полными дураками, если бы не заметили твой талант, - замечаю я.
- Мама сказала, что они наблюдали за мной, пока я помогала ей. Я, конечно, кое-что умею благодаря маме, но мне еще многое нужно узнать!
И внутри меня будто кто-то зажигает лампочку. Тьма, боль и страх, которые роятся там, отступают на второе место. В нашем Двенадцатом у Прим не было бы никаких шансов стать врачом, но не здесь. Вот оно – то, ради чего стоит бороться.
- У тебя ямочки на щеках, когда ты улыбаешься, - хриплым из-за сна голосом замечает Китнисс.
- Привет, - улыбается Прим.
- Как ты себя чувствуешь? – я склоняюсь над ней, накрывая ее ладонь своей.
- Как будто меня переехало поездом, - она морщится, приподнимаясь на локтях. – А еще я очень хочу пить.
Прим протягивает ей стакан с водой, и Китнисс делает несколько глотков, а затем ласково треплет сестру по голове. Прим снова улыбается, а Китнисс сжимает мою ладонь.
- У тебя все хорошо? – спрашивает девушка, когда Прим уходит.
- Ну, насколько это возможно в данной ситуации.
Я жалею об этой фразе, когда на глазах Китнисс снова наворачиваются слезы, и она утыкается лицом в мою рубашку.
- Тише, - шепчу я, хотя у меня болит все внутри. – Не думай об этом.
- Не могу, - она качает головой. – Она – моя подруга. Я не могу просто вычеркнуть ее из своей жизни и забыть, как страшный сон.
- Я тоже не могу перестать о ней думать, - киваю я.
- И это нормально. Когда умер папа, я тоже не могла успокоиться.
Вместо ответа я обнимаю ее.
- Прим предложила нам носить обручальные кольца, - тихо говорю я. – На шее, как кольца твоих родителей.
- А, думаю, она их даже показала, - кивает она. – Прим не снимает свою цепочку с тех пор, как мама отдала ей свое кольцо.
- Оно напоминает тебе об отце?
- Да. И маме ее кольцо тоже, поэтому они у Прим. И я не против по поводу наших колец. Только надо спросить об этом у Плутарха, я не знаю, что он скажет нам на это.
- Он не может нам этого запретить, - замечаю я.
Вместо ответа она целует меня.
Через некоторое время мы уже идем в сторону кухни. Китнисс нервно сжимает мои пальцы, и я знаю, что она сильно волнуется. Резко останавливаясь, я поворачиваю ее к себе, смотрю в глаза и спокойно произношу:
- Я не обязываю тебя делать это, Китнисс. И никто не в праве заставить тебя выходить за меня. Если ты не хочешь этого, мы можем уйти. И я не буду винить тебя.
- Я не хочу менять своего мнения, - отвечает она. – И я не жалею. Просто… Мне страшно, - честно признается она. – Всю жизнь я думала, что никогда не выйду замуж, и сейчас это меня пугает, понимаешь? И мне почему-то кажется, что из-за этой помолвки и дурацкого обряда все изменится, но мой мир меняется так часто, что я уже не жду от этого ничего хорошего.
Сказанное ею звучит настолько наивно и по-детски, что я невольно улыбаюсь. Китнисс недовольно смотрит на меня, не находя причину для веселья.
- Ничего не изменится, - я качаю головой. – Я все так же буду тебя любить, и мало кто об этом вообще узнает. Твой мир может измениться из-за каких-то глобальных событий, а не из-за дурацкого обряда, как ты это называешь. Можешь считать, что меня просто повысили в ранге по отношению к тебе.
- Ну, да, - она улыбается, словно от облегчения. – Был парень - стал жених.
- Вот видишь, - я улыбаюсь ей в ответ, целуя ее.
***
- Ты пойдешь? - негромко спрашиваю я у Китнисс однажды утром.
Она замирает, все еще глядя на себя в зеркало. Закрывает глаза, чуть сгорбливается. Я смотрю на ее отражение в зеркале, отмечая про себя, что темные круги под ее глазами все больше и все сильнее контрастируют с неестественно бледной кожей.
- Я не знаю, - качает головой она, нервно сжимая край столика с такой силой, что ее костяшки белеют. - Я не знаю, как мне следует поступить, Пит.
- Она - твоя подруга, Китнисс, - негромко произношу я, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Говорить о Мадж в настоящем лице, когда речь идет о прощании с ней, пугает меня, но, нужно следовать совету Прим, и я не могу поступать иначе. - И это ее похороны.
- Я не могу смотреть на нее. На то, как она лежит… в гробу, - с трудом выдавливает она, ее глаза снова становятся влажными.
- Китнисс, перестань корить себя, - негромко произношу я, но тут же жалею об этом: фраза вызывает у девушки непредвиденный приступ гнева.
- Я не могу, Пит! Потому что я в этом виновата! Если бы не я, она бы не умерла, - пронзительно кричит она, но последнее слово произносит с трудом.
- Китнисс, ты спасла ей жизнь, - осторожно произношу я. - Если бы не ты, она бы умерла прямо на планолете!
- Я могла остаться с ней, Пит. Дать ей свою кровь. У нас с ней одинаковая группа, - успокаиваясь, резко обрывает она меня.
- Мы закрыли эту тему, - спешу успокоить ее я. По моим рукам пробегают мурашки.
- Я, и правда, не знаю, что мне делать, - она качает головой, закрывая лицо руками. - Я знаю, что должна быть там, потому что она была моей подругой, но осознавать, что все, к чему я только притрагиваюсь, рушится на глазах - выше моих сил. Кто-то умирает из-за меня, и это нормально, ведь мы на войне. Но при этом понимать, что я сижу под землей, в относительной безопасности устраивая свою жизнь, пока кто-то погибает во имя революции, символом которой и являюсь… Тебе не кажется, что я веду себя эгоистично, Пит?
Я качаю головой, с напряжением наблюдая, как она едва заметно подергивает плечами, снова заходясь в слезах.
- Ты не права, - я осторожно прикасаюсь к ее рукам, будто бы она птичка и сейчас улетит, - ты измождаешь себя тренировками, загоняешь в дурацкие рамки, которые, мне кажется, ставят тебя в условия совершенно не реальные, чтобы что-то кому-то доказать. Ты еле ходишь, постоянно на нервах, но, ломая себя, ты не поможешь революции. И ты знаешь, что что бы они не не говорили, я всегда буду на твоей стороне, ты меня слышишь?