Но во Второй инаугурационной речи нет ни «я», ни «мы». Зато там есть некая безликая сила общественного мнения и некие «достижения вооруженных сил», которые «хорошо известны» («is as well known to the public» – пассивный залог Present Simple). Что же было известно слушателям Линкольна, и о чем он считал лишим говорить подробно, но, тем не менее, отнюдь не случайно упомянул об этом? Вот что пишет Борис Тененбаум: «В английском есть понятие – «power of understatement», которое не так-то легко перевести на русский. «Сила недоговоренности»? «Мощь недосказанного»? «Мимоходом о важном»? Так вот, 4 марта 1865 года Линкольн использовал эту скрытую мощь недоговоренности во всю ее силу, потому что успехи вооруженных сил, которых он коснулся так, мимоходом, были огромны… Линкольну действительно не надо было ничего говорить своим слушателям об успехах, они и так знали, что штат Южная Каролина, первый из всех штатов Юга, решившийся на отделение от Союза, разорен и разгромлен так, что и разрушения в Джорджии казались по сравнению с этим детской игрой. А город, откуда был сделан первый выстрел по форту Самтер, сдался на милость победителя. Война заканчивалась, это было очевидно для всех. Kогда Линкольн в своей речи сказал, что «будем полагаться на будущее и не будем ничего загадывать наперед…», было понятно, что и в самом деле не стоит гадать, когда придет победа, через месяц или через два – это было уже довольно безразлично, надо было думать не о войне, а о будущем».
Но, вероятно, Линкольн понимал, что думать о будущем американцы не смогут, пока не найдут для себя ответ на сакраментальный вопрос: «Кто виноват?» Для каждой американской семьи это был очень конкретный вопрос: кто виноват в гибели наших близких, кто виноват в разрушении наших домов, кто виноват в том, что наши поля пришли в запустение. Разумеется, Линкольн тоже задавал себе этот вопрос. Борис Тененбаум пишет: «Каяться ему было не в чем – но, когда президенту доложили о женщине, пять сыновей которой были убиты на войне, он долгое время не мог спать. Как верховный главнокомандующий всеми вооруженными силами США, он нес ответственность за все жизни, потерянные в этой бесконечной войне. Он хотел закончить ее как можно скорее – но настаивал не на «скорейшем мире…», а на «полной победе…». Кто знает, может быть, это он и считал своим грехом?»
Что же Линкольн говорит о вине и ответственности?
«Одну восьмую часть всего населения составляли чернокожие рабы, не pacceленные равномерно по всему Союзу, а сосредоточенные, в основном, в южной части. Эти рабы представляли собой объект специфического и усиленного интереса землевладельцев. Все знали, что этот интерес и стал основной причиной войны».
О рабах говорится, как об объекте (собственно, они и называются объектом). Они не сами поселились на юге, их там сосредоточили. Кто сосредоточил? Землевладельцы. Но Линкольн старается быть справедливым и к южанам – по крайней мере не вызывать ненависти к ним, не делать их «козлами отпущения». К концентрации рабов на Юге привела не злая воля южан, а их «специфические интересы» – необходимость возделывать большие площади земли. И причиной войны стали не сами южане, а эти самые «интересы».
Но что же привело к тому, что чернокожие были порабощены, что они стали «объектом интереса» землевладельцев и что интересы северных штатов вступили в противоречие с интересами южных? Сейчас мы бы ответили: «Объективные исторические и экономические закономерности». Но Линкольна едва ли удовлетворил бы такой ответ, и уж точно он не удовлетворил бы его слушателей. И президент сказал по-другому:
«Если предположить, что рабство в Америке является одним из тех грехов, который, по Божьему замыслу, должен был прийти, но который по окончании предназначенного времени Он теперь намерен уничтожить, и что Он насылает на Север и Юг эту страшную войну в качестве горя для тех, через кого этот грех пришел, то нужно ли нам усматривать в этом какой-либо отход от тех божественных атрибутов, которые, верные живому Богу, Ему приписывают?»
Попытаемся представить себе, что означала эта фраза для слушателей Линкольна, собравшихся дождливым утром 4 апреля на площади перед Капитолием.