Ван вздрогнул и поднял голову, в немом недоумении уставившись на подростка — он не мог этого сказать. Но тот, двигая румяными губами, повторил ругательство.
— Я не… — растерянно начала Дьюи, но Ван вдруг схватил ее руку и сдавил пальцы.
Черные тени съежились, словно в помещении прибыло света. Подросток поднял голову и посмотрел на них с отчетливой мрачной злобой.
— Кто программировал этот сраный корабельный скайнет? Ты, Ванчик?
— Я, — пробормотал Ван, пытаясь определить, кто сейчас говорит с ним через чужой рот. — Вы целы?
— Целы, мать твою, все как есть, в крио-камерах плаваем в растворе, твой искин нам дровишек подбрасывает, чтобы мы окончательно не замерзли. Он же так был запрограммирован тобой, да? Чтобы мы ни в чем не нуждались?
— Высшее целеполагание, — слабеющим голосом ответил Ван. — Счастье людей приоритетно.
— Приоритетно, говоришь? А знаешь, что он сделал, когда мы вышли из прыжка? Никого он не разбудил. Он лег в дрейф! Он, сука, лег в дрейф, потому что на всем, мать его, корабле, не осталось ни одного человека, чьи желания нужно удовлетворять. Вечная жизнь, вечное блаженство. Гори ты в аду, придурок, вместе со своим счастьем.
Светильник с треском вспыхнул и погас, комната погрузилась в непроглядную темноту. Спустя минуту Ван грузно добрел до двери и вышел, споткнувшись на пороге. Дьюи догнала его, взяла под руку, но он не обратил на это внимания.
Подросток беззвучно прошел следом за ними и остановился на крыльце монастыря, задумчиво глядя на покрытую мертвым пеплом пустыню и оранжевый ряд монахов, бесстрастно перебирающих четки с закрытыми глазами.