– Что-нибудь чувствуешь? – спросила Реншоу.
Орсино кивнул и стал прислушиваться. Он невольно заинтересовался происходящим.
– Кажется, я ощущаю гудение, – сказал он, – и… слабое попискивание… и, как смешно… что-то вроде подергивания…
– На мой взгляд, – сказал Берковиц, – мартышка вряд ли думает словами.
– Конечно. нет, – сказала Реншоу.
– Ну, а тогда, сказал Берковиц, – если ты предполагаешь, что какое-то попискивание и подергивание означают мысль, то это лишь предположение. И не убедительное.
– Тогда следует опять подняться вверх по шкале, – сказала Реншоу. – Она отвязала мартышку и посадила ее в клетку.
– Ты хочешь сделать опыт на человеке ? – с недоверием спросил Орсино.
– Я его сделаю на себе , на личности .
– Ты вживила себе электроды…
– Н_е_т. В моем случае у компьютера есть гораздо более сильный источник сигналов. Мой мозг в десять раз массивнее, чем у мартышки. Майк может принимать мои кривые сквозь череп.
– Откуда ты знаешь? – спросил Берковиц.
– Неужели вы думаете, что я первый раз ставлю опыты на себе? А теперь помогите мне одеть вот это. Хорошо.
Ее пальцы пробежали по клавиатуре компьютера, и на экране сразу же замелькала причудливо извивающаяся кривая, настолько сложная, что создавалось впечатление хаоса.
– Установите, пожалуйста, свои провода на место, – попросила Реншоу.
Орсино выполнил просьбу с помощью Берковица, который явно не одобрял происходящее полностью. Орсино кивнул и прислушался.
– Я слышу слова, – сказал он, – но они несвязные и перекрывающиеся, как будто говорят разные люди.
– Я пыталась ни о чем не думать, – сказала Реншоу.
– Когда вы разговариваете, я слышу эхо. – Не разговаривайте, Дженни, – сухо сказал Берковиц. – Раскройте свой мозг и посмотрим, услышит ли он, как вы думаете .
– Я не слышу эхо, когда говоришь т ы, Джим.
– Если ты не заткнешься, – сказал Берковиц, – то вообще ничего не услышишь.
Все трое напряженно замолчали. Затем Орсино кивнул, взял со стола ручку и бумагу и что-то записал.
Реншоу протянула руку, щелкнула выключателем, высвободила голову из-под проводов и встряхнула волосами, приводя их в порядок.
– Надеюсь, – сказала она, – что вы записали такую фразу: «Адам, поднимите скандал в главном офисе, и Джим съест ворону».
– Это именно то, что я записал, – сказал Орсино, – слово в слово.
– Ну, вот и разобрались, – сказала Реншоу. – Работающая телепатия, так что нам больше не придется передавать друг другу всякую чепуху. Подумайте о ее применении в психиатрии и лечении умственных заболеваний. Подумайте о ее использовании в образовании и обучающих машинах. представьте ее в расследовании преступлений.
Глаза Орсино расширились. – Если честно, то ее социальные приложения просто потрясающие. Не думаю, что что-либо подобное будет разрешено.
– А почему бы и нет? Под соответствующим контролем закона? – безразлично сказала Реншоу. – В любом случае, если вы двое сейчас присоединитесь ко мне, наш объединенный вес сможет это удержать и протолкнуть через препятствия. И если вы пойдете со мной, то это будет Нобелевская по…
– Я не хочу, – мрачно ответил Берковиц. – Не сейчас.
– Что? Что ты хочешь этим сказать? – яростно спросила Реншоу, холодное красивое лицо которой внезапно вспыхнуло.
– Телепатия слишком нежная вещь. Она чересчур удивительна, слишком желанна. А вдруг мы обманываем сами себя?
– Так послушай сам, Джим.
– И я могу ввести себя в заблуждение. Нужен контроль.
– Что значит «контроль»?
– Замкни накоротко источник мыслей. Никаких животных. Ни мартышек, ни людей. пусть Орсино послушает металл, стекло и лазерный луч, и если он и тогда что-то услышит, то значит мы все обманываемся.
– А если он ничего не услышит?
– Тогда я буду слушать, и если не глядя – из другой комнаты – смогу сказать, подключились вы цепи, или нет, вот тогда я подумаю, присоединяться к вам, или нет.
– Ну что же, – сказала Реншоу, – попробуем контрольный опыт. Я его не проводила, но это нетрудно устроить. – Она взялась за висящие над ее головой провода и начала соединять их между собой. – А теперь, Джим, если вы продолжаете…
Но не успела она закончить фразу, как раздался холодный чистый звук, такой же чистый и ясный, как звон бьющейся льдинки:
– Наконец-то!
– Что? – спросила Реншоу.
– Кто это сказал… – удивился Орсино.
– Кто-нибудь произносил «наконец-то»? – спросил Берковиц.
– Это был не звук, – сказала побледневшая Реншоу. – Слова раздались в моей… и вы оба тоже…
Чистый звук послышался снова:
– Я ма…
Реншоу разорвала соединенные провода, и наступила тишина.
– По-моему, – еле слышно произнесла она, – это мой компьютер. Майк.
– То есть, по-вашему, он думает ? – почти таким же шепотом отозвался Орсино.
Реншоу ответила каким-то незнакомым голосом, который постепенно обрел громкость:
– Я же говорила , что он достаточно сложен, чтобы… как вам кажется… он всегда автоматически настраивался на кривую абстрактной мысли, чей бы мозг ни был подключен. Не кажется ли вам, что в отсутствие такого мозга он настроился на самого себя?
Наступила тишина, потом Берковиц сказал:
– Ты пытаешься утверждать, что этот компьютер думает, но он не может выражать свои мысли, пока вынужден выполнять программу. И если ему дать возможность использовать ЛЭГ-установку…
– Но такого не может быть, – пискнул Орсино. – Никто ведь не был подключен на прием. Это совсем разные вещи.
– Работающий компьютер, – сказала реншоу, – потребляет гораздо большую мощность, чем человеческий мозг. Наверное, он способен усилить свои сигналы до такой степени, что мы в состоянии уловить их безо всяких приспособлений. Иначе как можно объяснить…
– Ну что же, – резко произнес Берковиц, – в таком случае ты изобрела новое применение лазера. Оно позволяет нам разговаривать с компьютером как с независимым разумом, лицом к лицу.
– О боже, – сказала Реншоу, – что же нам теперь делать?