Целан воспринял попрание и уничтожение чувства как абсолютное зло. Разумеется, абсолютного зла нет, Эрик Вайль справедливо призывал остерегаться соблазнов зла, похожего на горгону Медузу; самый жестокий поступок всегда связан историческими, то есть относительными, связями, с окружающей действительностью. Однако, сталкиваясь со злом, его воспринимают как абсолютное насилие; стремясь понять причины зла, то, что к нему подтолкнуло, нельзя забывать о мгновении, когда ты переживаешь его, испытывая всеобъемлющее страдание, иначе можно скатиться к ханжескому примирению, пытающемуся сгладить боль и препятствующему истинному пониманию трагедии.
Целан встает на сторону побежденных — встает рядом с ними, не нуждаясь в посредниках в виде всяких ободряющих теорий. Наверное, он последний орфический поэт, религиозный реформатор орфической поэзии, как называет Целана его итальянский переводчик Джузеппе Бевилакуа, поэт, возвративший орфической поэзии, прежде чем она угасла, ослепительную исконную чистоту. На протяжении века воплощенное Целаном радикальное языковое и экзистенциальное отрицание было действенным способом сопротивления общественному отчуждению. Теперь это отрицание больше не вызывает скандал, наоборот, к нему стремятся как к чему-то драгоценному, способному вызвать скандал; решивший сегодня пойти дорогой Целана, даже вкладывая в этот путь собственную правду, столкнется, как писал Тито Перлини, с горькой судьбой, будет легко переварен механизмом отчужденной коммуникации. У Целана ощущается и это — полный отказ, поступок человека, завершающего традицию и уничтожающего ее вместе с собой.
Нельзя согласиться с приговором, вынесенным Платоном поэзии, однако с ним нельзя не считаться. Поэзия, ищущая спасение в самой себе, рискует ограничиться тем, чтобы самодовольно подражать противоречиям, терзаниям и самым пошлым проявлением человеческой души, которые, по мнению Платона, исключают поиски справедливости и истины. Конечно, сегодня никто не рассматривает эту проблему так, как Платон, но лирическое стихотворение, питающееся исключительно самим собой, может согрешить против поэзии; подобно рифмованным четверостишиям и строфам, обрывки слов, движущихся на ощупь в темноте, способны повторяться и воспроизводиться до бесконечности силой страдания, превращаясь в мучительную риторику, но все же риторику. Целан пожертвовал собой и ради того, чтобы изгнать подобную опасность. Невозможное убеждение подтолкнуло его к тому, чтобы замолчать и исчезнуть, оставив современникам и потомкам свое «послание в бутылке». Целан растворился в ночи, в водах Сены, где он нашел свою смерть. В одном стихотворении он говорит, что «освещает пространство у себя за спиной»: поэзия — это сияние, указывающее то место, где исчез со своими стихами Целан.
15. Причины самоубийства
Небольшое интеллектуальное разочарование, виной которому — соблазн art d'après l'art*. В Буковине жил Роберт Флинкер, психиатр и прозаик, последователь Кафки, писавший (на немецком языке) романы и рассказы о загадочных судебных процессах, неясной вине и таинственных судьях; хотя Флинкер многое позаимствовал у Кафки, ему свойственна индивидуальная, тревожащая воображение манера повествования. Еврей Флинкер во время гитлеровской оккупации вынужден был скрываться; в 1945 году, после освобождения, он покончил с собой. Его судьба заинтриговала меня: я воображал себе человека, сопротивляющегося на- висшей угрозе смерти, но отвыкшего от свободы, не представляющего, что кошмар может кончиться; или человека, способного терпеть нацизм как Зло, но не принимающего сталинизм как лицо Освобождения: когда стало ясно, что альтернативой Гитлеру является Сталин, он был настолько потрясен, что наложил на себя руки.
Вольфганг Краус рассказал мне, что на самом деле Флинкер покончил с собой из-за любви: влюбленность и разочарование он пережил так остро, как переживают в лицейские годы. В итоге мой потенциальный роман о романисте приказал долго жить. А вдруг на самом деле все произошло так, как мне казалось? Когда устают от жизни, чтобы освободиться от нее, бессознательно выбирают непрямые пути — инфаркт, рак. Отчего же не выбрать несчастную любовь? Флинкер, не сумевший сразу сделать выводы и убить себя, как только свобода стала идентифицироваться со Сталиным, возможно, нуждался в посреднике и выбрал самую обыкновенную девушку, которая подтолкнула его к тому, на что он сам не решался.