Немецкоязычная литература Бела-Цркви кажется исключительно женским занятием, прерогативой дам и девиц из приличного общества; «среди дочерей офицеров, — сказано в главе о Банате из обширной истории австрийской литературы Нагля-Цайдлера- Касла, — встречаются поэтические таланты». Среди современных лириков, повествующих с ностальгией о прошлом города, также присутствует дама, Хильда Меркль. Но поэтесса-символ Бела-Цркви Мари-Эжени делле Грацие — негромкий, одинокий соловей «маленького белого города» в Банате. Эта поэтесса, интроверт и невротик, родившаяся в Бела-Цркве в 1864 году, воспевает свою малую родину, железнодорожника, объявляющего название станции на разных языках, кондитерскую Туроси, попасть в которую она мечтала в детстве, хмурого господина Бозича, владельца аптеки «Черный пес», прелестную госпожу Радулович, сербку, которой все восхищались, когда она проезжала в коляске, гайдуков на конях, похороненных на холме янычар, ломающийся весной лед на Дунае (баба Анка тоже описала дунайский лед, причем куда выразительнее) и аистов, прилетавших из земли, где течет Нил.
В романе «Дочь Дуная» писательница вывела саму себя в образе Нелли, влюбленной в родные края и обреченной на безнадежное, почти патологическое одиночество, отражающее положение гордой, но несчастной эмансипированной женщины. В написанном в 1885 году рассказе «Цыганка» говорится о вековой печали кочевого племени, о страданиях народа, которым никто не интересуется, которому не сочувствуют, у которого есть только скрипка, чтобы поведать о своей горькой судьбе.
Последний (насколько можно судить) немецкоязычный писатель Бела-Цркви Андреас А. Лиллин скончался несколько месяцев назад. Убежденный сталинист, Лиллин, естественно, тяготел к эпике, был классическим представителем социалистического реализма. Его роман «Там, где мелют зерно» — мощная, несколько небрежно написанная фреска сельской жизни, гимн строительству коммунистического общества и Мировому духу, который, даже представая в облике Пятилетнего плана, всегда действует на благо отдельных людей, хотя люди могут об этом не подозревать и даже считать, что история перемалывает их.
К сожалению, времена меняются, то, что казалось незыблемым, теперь ставится под сомнение, судьба ортодоксальных коммунистов при нынешнем стремительном развитии событий и смене точек зрения оказывается все более неопределенной и печальной. Хранитель полноты и всеобщности, Адреас А. Лил- лин в последнее время был все более одинок, он оставался единственным или одним из немногих, кто отстаивал нерушимое единство системы и идеологии, обеспечивающей единство мира. Вокруг него менялись люди и действительность, Югославия Тито вышла из Коминформа, Румыния, в которой жил Лил- лин, выбрала собственный национальный путь к социализму, даже в Советском Союзе сталинизм ставился под сомнение, коммунисты всего мира шли новыми путями, никто больше не заявлял, что искусство авангарда — проявление буржуазного упадка и что все должны писать романы, похожие на «Тихий Дон».
Подобно многим суровым хранителям неизменной истины, Андреас А. Лиллин, как рассказывал мне Иоахим Виттшток, в душе был человеком ранимым и отзывчивым, Вертером-сталинистом, светлой душой, искавшей убежища от собственной эмоциональной уязвимости за броней неколебимой веры. Как и все, он страдал из-за происходивших изменений, из-за опровержения дорогих ему истин, из-за того, что любимые лица становились чужими, из-за бесконечных утрат; он пытался придать смутному, быстротечному мельтешению жизни застывший облик, подарить покой, вселяющий чувство уверенности. Чем заметнее менялся мир, чем больше этот мир становился ему чужим, тем больше он замыкался в упрямом одиночестве, полном горя и боли, хотя внешне он казался крепким и несгибаемым. В последней книге «Дорогая наша родня», написанной в 1983 году, он осуждает стремление румынских немцев эмигрировать на Запад; этот неподъемный, нравоучительный роман представляет трагических исход немцев как задуманный капиталистами коварный обман.
Лиллин умер в одиночестве, всеми забытый — крошечный фрагмент мозаики агонизирующей германской культуры в Банате. Впрочем, в этой мозаике немало парадоксального: Миллекер, хранитель Городского музея Вршаца, в статье 1941 года, посвященной древней символике свастики, утверждает, что название «свастика» (изображения которой встречались в Банате 6000 лет назад) — славянское, и прибавляет, что нацисты вряд ли могли отыскать более благородный знак, чем этот древнейший «символ любви». Баба Анка, прекрасно говорящая на немецком, рассказывает, что у нее дома по-немецки разговаривали с собаками, однако, хотя она и является поклонницей лидера Немецкой народной партии Венгрии Кремлинга, решительно отрицает, что в этом проявлялось презрение к немецкому языку.