Разумеется, Биссула последовала за Авсонием в Рим, а не Авсоний остался в Свевии. В каждой встрече цивилизаций (гармоничной или конфликтной, между разными людьми или в личном опыте отдельного человека) всегда неизбежно присутствует выбор, заставляющий, хотя бы на мгновение, идентифицировать себя с той, а не иной цивилизацией. Сделать подобный выбор заранее невозможно. Борхес в одном из своих аллегорических рассказов говорит о том, как лангобардский воин (оставивший свой народ, чтобы стать защитником Равенны и ее базилик) и английская дама (оставившая привычный крут, чтобы стать членом индейского племени) — две стороны одной медали, равные перед лицом Бога.
Возможно, Биссула, оказавшись в латинском мире, обрела себя, подобно варварам (Эцию, Стилихону), ставшим последними великими защитниками империи, большими римлянами, чем сами римляне и их безвольные императоры, или подобно английской дворянке, о которой пишет Борхес и которая нашла себя среди индейцев. Поиски идентичности никогда не кончаются, упорная защита своих корней порой может обернуться рабской привязанностью к прошлому, а в иных обстоятельствах — добровольным согласием эти корни перерубить. Твоя судьба и судьба твоей земли не оказались для тебя горькими — так мог сказать своей Биссуле Авсоний, прибавив, что по сравнению с ней, оставшейся германкой, римские женщины казались ему куклами и пустышками.
10. Исток Бригаха
В споре между истоками у Бригаха почти нет сторонников, несмотря на то что в Донауэшингене еще совсем короткий Дунай становится притоком Бригаха. Лишь М. Ф. Бройнингер в трактате 1718 года об истоках Дуная склоняется в пользу Бригаха, впрочем, доводы, которые ему удалось наскрести, сводятся к одному-единственному, согласиться с которым трудно: свежесть вод. В надписи на скромной и неприметной табличке о Дунае не говорится; вокруг расстилаются зеленые луга, тихо, все дышит покоем. Нет ни одного трактира, зато есть скамейка, установленная, как гласит надпись, Landesbausparkasse — местным кредитным учреждением.
Из земли бьет ключ, впадающий в мертвый пруд, по дну которого пролегает железная труба, вновь прячущая ручей под землю и выпускающая его на поверхность через несколько метров: чуть ниже струится неширокий ручеек. И в данном случае незначительное повреждение грубой железной трубы способно изменить облик Дуная…
Глубокая тишина, веет легкий свежий ветерок, словно напоминающий о том, какой могла бы быть жизнь — надутым парусом корабля, что несется вперед, оставляя за собой пенный шлейф; из-за этого ветерка тот, кто медлит и уступает засухе, чувствует себя виноватым и, подобно кафкианскому холостяку, прячется за ритуалом мелких фобий, словно за ширмой. Все будто задернуто покровом, делающим очертания предметов расплывчатыми и не позволяющим их желать. В подобные мгновения внутренней засухи бескрайнее поле вызывает страх, хочется в закрытую, душную комнату, где можно окопаться, выстроить собственную жалкую защиту. Но и на этот раз прекрасные скулы дочери Паннонии заставляют двигаться дальше, разгоняют оставшийся в углах спертый воздух, и все вновь течет своим чередом, легко и свободно, как вода, которая так нравилась старику Бройнингеру. Позже, когда мы шагаем вдоль течения Бригаха, догоняя остальных, на ум приходят слова из Талмуда и «Бертольдо»[14] (одни — лаконичные, другие — похожие на бурный поток, но согласные с друг с другом) о том, что такое мужчина без женщины.
11. Ризничие из Мескирха
В доме № 3 на Кирхплац, напротив церкви Святого Мартина в Мескирхе, висит табличка, напоминающая о том, что в этом здании, в маленьком городке неподалеку от молодого Дуная, провел свое детство Хайдеггер. Дом низенький, бежевый; на улице, перед узенькими подоконниками с медными украшениями, растет старое чахлое дерево, в ствол которого зачем- то вбили гвозди.
Сейчас в доме № 3 проживает семейство Кауфманы; открывшая дверь дама, у которой я спрашиваю о Хайдеггере, уточняет, кто именно меня интересует — сын или племянник ризничего. Хайдеггеру бы понравилось, что его помнят не как выдающегося философа, а как сына местного ризничего; не как прославившую свою фамилию знаменитость, а как того, чья личность и достоинство, чье место на этом свете обусловлено уважаемой фамилией его родных и почтением к скромной отцовской профессии. Вероятно, он бы почувствовал в это мгновение, что принадлежит традиции, храним ею, является частью пейзажа, звеном цепи поколений — негромкий, но надежный способ стать частью Бытия.
14
Имеется в виду книга Дж. Ч. Кроче и А. Банкьери «Бертольдо, Бертольдино и Какасенно» (1620).