Болгарское земледельческое движение было по своему характеру открытым и прогрессивным (об этом свидетельствует политика его крупнейшего лидера Стамболийского); ему были чужды регрессивные, фашистские настроения, отличавшие другие движения «зеленых», например «зеленых людей», о которых мечтал вождь румынских легионеров Кодряну. Значительная часть передовой болгарской интеллигенции вышла из семей сельских учителей; деревенька Боженци, затерянная в лесах и сохранившаяся в первозданном виде, воплощает простой и строгий, не знавший древнего варварства крестьянский мир; это чувствуется и в родном доме Живкова, в пространстве, где протекала скромная, но честная жизнь и где Живков почувствовал призвание стать лидером революции. И все же, чтобы уберечься от идиллий и идеализации, не стоит забывать слова Каница, который говорил об изнуренных трудом крестьянках: глядя на двадцатилетнюю женщину, трудно угадать, как она выглядела в девичестве, когда ей было семнадцать.
9. Хроники Черказки
Деревенская цивилизация постепенно умирает повсюду, в том числе и в Болгарии, но здесь она обрела поэта, который описывает ее падение в пучину времени с фантазией сказочника, в последний раз обращающегося к мифу, и черпает из мифа ироничное волшебство, помогающее забыть об исчезновении. Шестидесятилетний писатель Йордан Радичков принадлежит к крестьянскому миру, который превращается в его рассказах в сказочный мир, в воображаемую деревушку Черказки. В деревне, занесенной снегом, населенной курами и свиньями, которые чувствуют себя не менее важными, чем люди, духи прячутся в самых неожиданных местах; сани едут сами, ружья сами стреляют, кукурузные початки и сойки разговаривают не хуже, чем сельские сторожа или староста, а привязанный канатами воздушный шар пляшет на ветру, задавая жару всей деревне и полиции.
Певец Черказки — это голос народного сказа; его истории о чудесах и нелепых приключениях — трактирные разговоры, байки, которые люди рассказывают, чтобы посудачить о жизни и перестать бояться Истории; враки, которыми каждый кормит соседей, а потом истово клянется, что это чистая правда. Пока рассказывают сказки, жизнь продолжается: хроники Черказки прячутся между домами и орудиями труда, за торчащим из пня топором, за колодезным ведром, словно сами предметы нашептывают их нам и пускают бродить среди людей.
Дома, в Софии, Радичков рассказывает нам о зимах и о животных, о покрытом льдом Дунае, об отце, который посылал его вырубать топором прорубь, чтобы набрать воды. Он рассказывает о цыганах и турках из своего детства — Китанка, помогающая нам с переводом, уточняет, что это поэтическая вольность, потому что в Болгарии турок нет, есть только болгары. Радичков — поэт холода, снега, зимней белизны. Он тонкий и ироничный прозаик, умеющий превратить мир в мыльный пузырь, но он еще и полнокровный крестьянин, связанный корнями с полнокровным эпическим миром, о котором он повествует, который он живописует, для которого придумывает новый конец, писатель, близко знакомый со смертью и умеющий слышать все голоса жизни, эпопею аистов на крыше и грызущего дерево жучка.
В наши дни Радичков — самый известный болгарский писатель. Он ищет мудрость в белизне каждого дня, ищет ум, скрытый под дурацкой личиной, поэтическое безумие, выдающее себя за простоватый здравый смысл и за ворчливое упрямство, Дон Кихота, переодетого Санчо Пансой. Он поэт зимнего, покрытого льдом Дуная, похожего на заледеневшие и обретшие причудливую форму фонтаны, волшебник, выпускающий на свободу скованных льдом людей и истории. Он рассказывает, что его отец все время бродил в поисках сокровищ, держа в руках лозу; каждый вечер он с приятелями возвращался домой и готовил завтрашний поход. В дверях, пока мы с грустью прощаемся, я спрашиваю, нашел ли его отец сокровище. «Нет, конечно нет», — отвечает он так, будто это само собой разумеется.
10. Мир, созданный Сатанаэлем
На стене одной церкви в Эскусе (нынешнем Гигене), недалеко от Дуная, сохранилась надпись, сделанная, судя по всему, ранее XI века, проклинающая еретиков. Проклятие относится к богомилам: в Синодике царя Борила 1211 года им объявлено несколько анафем. Богомилов, появившихся в Болгарии в X веке и встречавшихся на всем Балканском полуострове вплоть до XIV века, отцов и братьев катаров и альбигойцев, также жестоко истребляли и жгли на кострах. Богомилы считали, что Бог создал духовный, небесный мир, а мир земной, все эфемерное и доступное ощущениям, создал дьявол, Сатанаэль. Наследники дуализма манихейцев и гностиков, официально признанного в азиатской империи уйгуров, богомилы, ересь которых нередко путали с похожими ересями (павлицианской и мессалианской), находили единственное объяснение тому, что в мире побеждают зло и страдания, в том, что мир был создан злым божеством. Сатанаэль — падший ангел, которого некоторые считали сыном Божьим, старшим и недобрым братом Христа, был создателем космоса, жестоким и несправедливым господином сотворенного мира, «экономом» вселенной, противником доброго Бога до конца времен или, как полагали самые радикальные дуалисты, его вечным противником. Вся действительность подчинялась Сатанаэлю, порождать и продлевать жизнь означало повиноваться его приказам, как поступали пособник выжившего зла Ной, Моисей и пророки из Ветхого Завета — книги, повествующей о славе и о насилии. Всякий князь и властелин мира был слугой бездны, Иерусалим был демоническим городом, святой Иоанн Креститель (изображенный на иконах в крипте храма Александра Невского со взъерошенными, наэлектризованными волосами и гневным выражением лица, свойственным человеку, с наслаждением объявляющим о грядущих бедствиях) тоже был посланником тьмы.