Кажется, будто Музей бабы Тонки разговаривает с посетителем громовым голосом. Иван Вазов, воспевший в романе «Под игом» восстание 1876 года, осмелился назвать его «трагически бесславным», показав противоречия революционного движения, неготовность болгарского народа к освобождению. Именно поэтому Вазов, которого в наши дни считают главным болгарским классиком, — истинный писатель-патриот, а его выдающийся роман — подлинная эпопея (реалистическая, трагическая и порой даже юмористическая), повествующая о Болгарии и ее возрождении.
14. Граффити в Иваново
В двадцати километрах от Русе, недалеко от Иваново, среди высоких и неприступных гор прячется сельская церковь XIV века. Краски фресок грота напоминают Джотто, синее ночное небо и пейзажи — сиенскую живопись, Христос в сцене бичевания невозмутимо глядит прямо на зрителя. Фрески, сохранившиеся в этом орлином гнезде, царящем над изумительным, диким и мирным пейзажем, на редкость красивы; росписи, выполненные наследниками византийской школы в древней столице болгарских царей Тырново, — голос высочайшей цивилизации, которую на протяжении пяти столетий вынуждали хранить молчание. Угрожали этим фрескам не столько турки, столько сырость и надписи, выцарапанные посетителями. У жаждущих бессмертия хулиганов есть выдающиеся предшественники, например лорд Байрон, осквернивший своим именем храм Посейдона в Сунионе. Впрочем, время облагораживает вандализм: надписи, которыми греки и армяне в XVIII веке изуродовали синее небо, сегодня представляют интерес, их охраняют почти столь же тщательно, как и само небо. Как говорил Виктор Гюго, сталкиваясь с чем-то особенно глупым или дурным: для меня невыносимо одно — знать, что завтра все это станет историей.
15. Аистиный столб
В одном селенье между Иваново и Русе аист каждый год вил гнездо на фонарном столбе, не ведая об опасности и о печальных последствиях. Местная администрация, несколько раз безрезультатно попытавшись прогнать аиста, приняла официальное решение поставить рядом другой столб, специально для аиста, который и в самом деле избрал его местом временного проживания. В Болгарии подобная забота не редкость; дело не только в знаменитой Долине роз, дарившей отдых Мольтке, когда он объезжал укрепления, но и в подчеркнутом внимании к животному миру и его поэзии.
16. Дом Канетти
В Русе, на доме № 12 по Славянской улице, спускающейся прямо к порту, до сих пор рядом с кованым балкончиком сохранилась крупная каменная монограмма «С»: в трехэтажном домике размещалась фирма деда Канетти, сегодня здесь мебельный магазин. В квартале «испанцев» (их когда-то в Русе было много, и они отличались предприимчивостью и богатством) до сих пор стоят низкие, утопающие в зелени дома, как правило, одноэтажные. Евреям в Болгарии было уютно: в своей книги об Эйхмане Ханна Арендт вспоминает, что, когда нацистские союзники вынудили софийские власти обязать евреев носить отличительный знак, болгары стали всячески выражать евреям симпатию и вообще пытались воспрепятствовать антисемитским мерам или смягчить их.
В этом районе сохранился дом, где прошло детство Канетти. Сопровождает нас Стоян Йорданов, заведующий городскими музеями, любезный, образованный и умный человек, — он ведет нас к дому № 13 по улице Гурко (в автобиографии Канетти тщательно следит за тем, чтобы не назвать точный адрес). Улица перед калиткой все такая же «пыльная и сонная», но двор, в котором разбит сад, уже не такой широкий, его потеснили новые строения. Чтобы попасть в дом Канетти, стоящий в левой части двора, и сегодня нужно подняться на несколько ступенек; сам дом поделен на маленькие квартирки, в первой живет семейство Дакови, в последней — госпожа Вылкова, которая приглашает нас войти. Комнаты до отказа набиты сваленным в беспорядке пестрым скарбом: ковры, крышки, коробки, чемоданы, лежащие на стульях зеркала, свертки, искусственные цветы, шлепанцы, бумаги, тыквы; на стенах большие обтрепанные фотографии кинозвезд — Марина Влади, Де Сика с улыбкой завоевателя.
Здесь впервые увидел мир один из величайших писателей столетия, поэт, которому было суждено понять и с невероятной силой описать безумие эпохи, ослепившее людей и исказившее их восприятие мира. Среди этого хлама, в комнатах, где, как и во всяком пространстве, ограниченном в бесформенной вселенной, живет тайна, что-то оказалось безвозвратно утрачено. Детство Канетти тоже исчезло, дотошной автобиографии его не вернуть. Мы отправляем открытку в Цюрих, Канетти, но я знаю, что его не порадует вторжение в его владения, в его прошлое, попытка отыскать его убежище и что-то понять. В автобиографии, которая, судя по всему, сыграла решающую роль в присуждении Нобелевской премии, Канетти отправляется на поиски себя самого, автора «Ослепления»: Нобелевский комитет наградил двух писателей прежнего, скрывающегося, и нынешнего, предстающего перед нами. Первый из них — таинственный, необычный гений, возможно исчезнувший и уже недоступный, писатель, опубликовавший в 1935 году, когда ему было тридцать, одну из величайших книг столетия, свою единственную по-настоящему великую книгу «Ослепление», и затем почти сразу сошедший на тридцать лет с литературной сцены.