Впрочем, здесь не столько идешь к выходу из театра, сколько утопаешь в мягкой, рыхлой земле — будто ступаешь по опавшим и почти сгнившим листьям, которые скользят под ногами, и подошва увязает в другом, лежащем глубже слое прошлогодних листьев, рассыпавшихся и превратившихся во влажный перегной. Выдающийся историк Николае Йорга, которого можно назвать румынским Бенедетто Кроче, восстанавливая путь, проделанный его страной и культурой, пытался докопаться до того, что он называет непроницаемыми глубинами народной жизни, не оставившими памяти о себе ни в письменных источниках, ни в документах, написанных учеными мужами и представителями образованных классов, но сохраняющимися в обычаях и привычках, в повседневных действиях, которые уходят корнями в прошлое.
Спускаясь в глубины этого гумуса и проделывая путь, почти обратный тому, что проделывает сок растений, поднимаясь от корней к ветвям и листве, Йорга обнаруживает древние, забытые слои, еще способные дать живительную влагу, следы османской миграции, а до нее — следы миграции туранских народов из самого сердца Азии в мифическую «Землю Рум». Как пишет Бьянка Валота Каваллотти, внучка Йорги, унаследовавшая от него талант историка, он обнаружил византийско-турецко-монгольское единство-преемственность, сохранившуюся, словно подземная река, древнюю, никогда не исчезавшую «карпато-балканскую общность», державшуюся на древнейшей фракийской основе и развитую многонациональным греческим элементом, который сыграл важнейшую роль в истории дунайских принципатов, особенно в сфере торговли, культуры и управления.
Горнило, где плавились племена и цивилизации, — первозданный бульон нашей истории, нильская тина, в которой копошатся еще неразличимые, перемешанные друг с другом зародыши. Если Нестор прав и киммерийцы, которых в VIII веке до нашей эры теснили скифы, также относятся к фракийцам и если Гетийская пустыня, как называли ее Геродот и Страбон, простиралась так широко, что почти сливалась с древним Одрисским царством, которому принадлежала дельта Дуная, следовать за рекой к ее устью равносильно тому, чтобы заблудиться в первозданном киммерийском тумане, потеряться в конце, который одновременно означает возврат к самому началу.
Помпей Трог упоминает «Histrianorum rex»*, воевавшего со скифами правителя гетов; во времена Юстиниана Добруджу называли Малой Скифией — до недавнего времени для меня это были просто названия, flatus vocis — причудливые слова, теснящиеся во рту и отдающиеся неясным эхом; так в школе мы произносили «Трабзон», не зная, Трапезунд это или нет; мы знали, что Митридат — царь Понтийский, а Прусий — царь Вифинии, не зная точно, где находятся эти самые Понт и Вифиния; нам нравилось произносить «Киликия» и «Каппадокия», как сейчас, ore rotundo*, нравится говорить «мюон» и «барион». Когда же из ученых сочинений моего земляка Пьетро Кандлера я узнаю о том, что Добруджа-Малая Скифия еще прежде называлась Истрией, все меняется, у этого названия есть запах и цвет, это красноватая земля и белая скала над морем, места убеждения.
Кто же такие истрийцы? Фракийцы, как считает Аполлодор, или колхидцы, как полгали Плиний и Страбон, или гепиды? Поиски Золотого руна в варварской Колхиде приводят домой, на пляж, выбранный режиссером, чтобы я понял, что бессмертие достижимо, что золотое руно — амфора, поднятая со дна моего моря? Это шутка Дуная, путаница вызвана заблуждением древних, которые полагали, что Дунай, Истр, разделялся на два рукава: один впадает в Черное море, другой (Мирна или Тимава) — в Адриатическое. Так Истрия становилась страной Понта Эвксинского и одновременно белым адриатическим полуостровом.
Может, пришедшие с Черного моря фракийцы принесли с собой голоса дунайских земель, а может, золото названий принесли колхидцы, в погоне за аргонавтами поднявшиеся по Дунаю, Саве, Люблянице, а затем несшие свои корабли на плечах. И в Черном море есть Апсиртидский остров, появившийся, как и Апсиртиды в Адриатическом море, из тела Апсирта, убитого брата Медеи.
Ученые беспощадны к неспособным устоять перед соблазном слов мифотворцам: как сказано в словаре Ла Мартиньера, «Страбону и Плинию нельзя простить утверждения, что Апсирт был убит на Апсиртидских островах, расположенных в Венецианском заливе». Значит, счастье не исключено полностью и окончательно, путь даже его обещание мелькает лишь в ошибках древних географов? Разумеется, я не собираюсь возвращать им доверие, как принято в науке, которая периодически опровергает свои результаты и возвращается к отвергнутым гипотезам. Конечно, Помпоний Мела не выдержит критики, высказанной ему Бернардо Бенусси в работе, опубликованной в 1872 году в «Актах Высшей императорской гимназии Копера», когда Бенусси, еще довольно молодой человек, как сказано в предисловии, уже был «штатным преподавателем, библиотекарем и старостой».