Вопреки всему Андрей вместе с людьми выпрыгнул из траншеи и в первой цепи ворвался на улицы Кишпешта.
На месте убийства советских парламентеров ныне возвышается величественный монумент. На пьедестале из серого гранита бронзовые фигуры двух советских воинов, обращенные лицом к Будапешту. Собрав последние силы, умирающий офицер приподнялся с земли. Его слабеющая рука еще сжимает древко парламентерского флага. Рядом солдат, сопровождающий офицера. Правой рукой он поддерживает парламентера, а левую гневно поднял вверх, как бы требуя прекращения огня.
«Здесь покоится прах советских парламентеров, погибших от рук немецких захватчиков 29 декабря 1944 года, — гласит надпись на памятнике, сделанная на венгерском и русском языках. — Слава героям, погибшим за независимость и свободу народов, за демократию во всем мире!»
Добрая и вечная слава!
Батальоны Кострова продвигались вдоль пештского ипподрома в направлении к водонапорной башне. А полк Жарова вдоль Керепеши шоссе, тоже мимо ипподрома, только он оставался у него справа, у Кострова — слева.
Пристанционные пути разбиты вдребезги, и вся местность изрыта воронками. Многие здания объяты пламенем. Свинцовые трассы пуль секут воздух. Разрывы мин и снарядов вспыхивают часто и неожиданно.
У вокзала Черезов нарвался на густое минное поле. Саперы Закирова быстро проделали проходы, и роты выбрались на рубеж атаки по ту сторону мин. Им удалось пробиться мимо вокзала и выйти к улице Ракоци, конец которой здесь упирается в большой рабочий квартал, примыкающий к вокзалу с северо-востока.
К комбату заявился молодой венгр, по виду рабочий. Бледный, с худыми впалыми щеками, он хотел что-то сказать, но вдруг сильно закашлялся и долго не мог остановиться. Черезов кивнул ординарцу, и тот протянул фляжку.
— Не надо: я туберкулезный, — отказался мадьяр и рассказал, в парке, за газовым заводом, много немецких танков.
Черезов доложил в штаб полка, и оттуда галопом пригнали две батареи. Усиление подоспело вовремя, и немецкая атака захлебнулась.
Молодой венгр из квартала «Мария-Валерия телеп», как называется тут городок бедноты. У рабочих там ни денег, ни работы, ни здоровья. Это трущоба, рабочее гетто, здесь черта изгнания, предел нищеты. Йожефу двадцать три года. Работал он на кондитерской фабрике, а вот заболел и его выбросили.
— Я пришел помочь вам, — просто объяснил он цель своего появления, — если смогу только.
Его поблагодарили и пригласили отобедать.
— Что вы, что вы, — смутился молодой венгр, — я не затем.
— Садись, Йожеф, — строго сказал Березин, — садись: — у русских принято угощать друзей, — и он легонько подтолкнул его к столу.
— Нет, нет, — все еще упрямился венгр.
Глаза его лихорадочно горели, говорил он порывисто и весь дышал каким-то благородством простого человека.
За стол его усадили с трудом.
— Вы коммунист? — спросил Березин.
Он отрицательно покачал головой.
Йожеф хорошо знал столицу, и его оставили при штабе в качестве проводника по городу.
Миклош Ференчик отпущен на розыски сына, и в качестве переводчика для разговора с Йожефом был вызван Павло Орлай, который настороженно приглядывался к венгру. Верить ему или не верить? Сознание гуцула еще никак не мирилось с возможностью на кого бы то ни было полагаться б этом хортистско-салашистском гнезде, каким представлялся ему штурмуемый Пешт. Когда же заявился, наконец, старый Миклош, Павло очень обрадовался: теперь можно возвратиться к разведчикам.
— Отыскал сына, дядя Миклош? — с участием спросил он мадьяра, к которому у него уже не было недоверия.
Но Ференчик даже не ответил, и вроде остолбенел от изумления. А затем, широко расставив руки, он бросился к молодому венгру:
— Йожеф, ты! Мой Йожеф! — твердил он, сжимая его в объятиях. — Вот он, сын мой, живым отыскался!
Павло изумился еще больше: значит, уже два Ференчика. Что ж, этим он будет верить.
Незадолго до полуночи Жаров позвонил Кострову:
— Ты где теперь?
— Да вот парки какие-то, а примет мало — не разберешь, — ответил Борис. — Одни музеи вокруг: коммунальный, промышленный, сельскохозяйственный, а там бани, цирк, большие пруды.
— Хозяйство занятное.
— Еще какое, — рассмеялся майор, — говорят, немцы зоосад распустили, а он близко тут. Будто львов уж видели. Зайцы с перепугу к немцам бросились, а цари зверей к нам подались.
— Наговорил.
— Нет, мне-то каково, — не унимался Костров, — душа горит. Такой случай — на львов поохотиться.
— Одну минутку… — оторвался Жаров.
Вошел Йожеф и рассказал, что в соседнем доме в новогоднюю ночь родила женщина, сегодня у нее крестины, и она просит кого-нибудь из офицеров зайти и на счастье хоть чуть-чуть подержать на руках ее новорожденного.
— Тут у нас тоже история, — возобновил Андрей разговор с Костровым, — на крестины зовут, как откажешься.
Пойти вызвался Березин.
— Что ж он ушел так, эка беда, — опомнившись, обернулся Жаров к ординарцу, — ведь крестному отцу, кажись, с подарком полагается.
— Не знаю, товарищ подполковник.
— А вот полагается! Беги-ка в санчасть. Пусть соберут белья — ну, простыни, наволочки, полотенца, одеяло пусть положат. Да корзиночку продуктов матери. Понял?
— Так точно.
— Скажи, от солдат и офицеров полка, — наставлял Жаров. — Скажи, весь полк крестным отцом будет. Скажи, мол, счастья и здоровья желают. Пусть, как надо, сына растит. Понял? Дуй.
С крестин Березин возвратился не скоро.
— Мать и обрадовалась, и расплакалась, — рассказывал он Жарову. — А народу в подвале полно. Ординарца качали, меня качали, малыша качали. Мать перепугалась даже. «Эльен Москва!»[17] — тысячу раз кричали. В общем здорово получилось.
— Назвали-то как?
— Виктором, пусть, говорят, будет победителем новой жизни над старой. Виктором!
— Значит, самый юный новосел освобождаемого Пешта.
— Вас к аппарату, — протянул трубку телефонист.
— Товарищ подполковник, — негодовал Думбадзе, — вот звери, а!..
— Да не тяни ты, говори… — торопил его Жаров.
— Мальчишку лет четырех из окна с третьего этажа на мостовую вытолкали. Я не удержался и прямо из батареи по ним в окна.
— Бей, Никола!..
После двухдневных боев полк Жарова вышел к проспекту Андраши. Прямая стрела магистрали пересекает почти весь Пешт, а внизу под землею здесь пролегает метро.
— Это лучший проспект столицы, — сказал молодой Ференчик. — Но здесь не живет ни один рабочий.
— Теперь, Йожеф, — ответил Жаров, — ваш Пешт. Рабочие строили этот проспект, им и жить тут.
— А знаете, я еще вылечусь и поработаю на свою власть. Надо — я и воевать пойду за нее.
Поздно вечером Жаров заглянул в подвал разведчиков. Они только что поужинали и шумно беседовали за еще не прибранным столом.
— Да у вас гость тут, — рассмотрел Андрей венгра в гражданском.
— Поговорить зашел, — свой человек, инженером на машиностроительном будет, коммунист, — сразу выложил все Голев.
Со стула встал невысокий мадьяр, с чисто выбритым лицом, на котором маленькие, чуть заметные усики. Он степенно поклонился и с достоинством произнес:
— Имре Храбец.
Жаров пожал руку, и они разговорились.
— Если б не ваши солдаты, Будапешт умер бы с голоду, — переводил Орлай слова Имре, когда заговорили о жителях столицы. — Немцы вывезли все, а что не вывезли, уничтожили.
— У советских людей доброе сердце.
— Нам ли не знать!
— Вы состоите в партийной организации? — сменил Жаров тему.
— Да, у себя на заводе.
— Чем же сейчас занимаются коммунисты?
— Готовят к пуску завод, они убеждают жителей не медлить и восстанавливать все разрушенное. Они берут на учет остатки продовольствия и помогают местным органам наладить снабжение. Ваша армия все трофеи отдает жителям, и они хоть что-нибудь получают. Знаете, как никогда, дел много.