Расставшись, Максим одиноко побрел по аллее вдоль узкого озера. В душе у него многое прояснилось, и он почувствовал, как весь разговор этот еще дальше отодвинул его Ларису куда-то далеко-далеко, так что не различить даже лица. Когда же он пытался приблизиться к нему, перед ним оказывалось совсем другое лицо: не бледное, а обветренное и загорелое; не круглое, а чуть удлиненное и остробородое; не пухлогубое, а с тонкими живыми губами, вся прелесть которых раскрывалась в ласково озорной улыбке; и лицо то не с грустными серыми глазами, всегда устремленными куда-то вдаль, а с веселыми цвета морской воды глазами, в которых поминутно вспыхивают горячие золотинки. Чье лицо это? Ясно, ее, Оли, шалуньи-озорницы, которая давно уже вошла в сердце и без спросу разместилась в нем, вытеснив оттуда его Ларису. Он долго думал, что любит Олю, как сестру. Он дорожил этой любовью, берег ее. А вот пережили Витановку, и в сердце сильнее пробилось новое чувство, и оно всецело принадлежало одной ей, Оле.
У самого берега Максим увидел вдруг одинокую березку и в радостном изумлении остановился перед нею. Как Оля! Белоствольная красавица застенчиво наклонилась над водою и словно загляделась на свое отражение. Пышнокудрая, она всякому, кто приближался к ней, обещала покой и прохладу. Максим обнял ее левой рукой и щекою прижался к молодой шелковистой коре. Как знать, почему в душе проснулась вдруг неизъяснимая грусть и пробудила песню. Слова ее он сочинил сам, когда вспоминал про Олю в госпитале:
Оля еще издали услышала голос Максима и почувствовала, как что-то больно кольнуло ее сердце. О ком он? Она подошла совсем близко и несмело тронула его за руку. Он вздрогнул и обернулся.
— Оленька!
— О ком это?
— Как о ком? — ласково усмехнулся Максим. — Шел, заскучал что-то, смотрю, березка, будто с наших мест прибежала. Остановился и запел, — «о тебе» хотел добавить он, но его перебила Оля.
— Все о ней?
— Да что ты! — взял он ее за руку.
Оля заколебалась: отдать письмо или выждать? Его привез сейчас Михась Бровка. Не письмо даже — открытка. Прочитала и изумилась. Надо ж случиться такому. Все это томило и жгло, хотелось слов и объяснений, и она пугалась их. «Может, сотни несчитанных верст», — еще звучали в ушах слова его песни. Конечно, о ней! А тут письмо… Отдать или не надо?
— Михась вернулся и привез вот, — протянула она открытку, — Лариса пишет, — и почувствовала, как его обожгло, словно бросило в жар, и лицо то вспыхивало, то бледнело. «Обрадовался и переживает», — ревниво подумала девушка, не сводя с него пристальных глаз и пытаясь разгадать обуревавшие его чувства.
— Смотри ты, — пожал он плечами, — жива, институт кончает… — растерянно перечислял он, — и всего открытка! — все еще с недоумением вертел он ее в руках и вдруг почувствовал, как по всему телу с ног до головы пошел пощипывающий холодок.
«Сожалеет», — с болью в душе мысленно решила Оля, чувствуя, как и ее бросает то в жар, то в холод.
— А знаешь, — улыбнулся Максим, — я рад за нее, право, рад: жива, здорова и, видно, счастлива. Очень хорошо! И для… — он хотел сказать «для нас хорошо», но, увидев лицо девушки, невольно запнулся, оборвав фразу. — Ты что? Я же… ты знаешь… я… — обнял он ее за плечи. Но девушка выскользнула, глаза ее мигом потемнели, став похожими на море в бурю. Оля порывисто шагнула и молча пошла прочь.
— Оля, Оленька, да остановись ты! — рванулся он за нею, но девушка не обернулась даже и побежала. — Оленька, любимая, ну, погоди же!
— Ты что воюешь? — услышал Максим голос Тараса Голева.
— Да вот… — замялся Якорев, не зная, как объяснить ситуацию. — Лариса жива, письмо пришло.
— Ну, и ну, — подивился Голев и тут же начал выкладывать свои новости: — Людка нашлась. Ранена, больна, да уж отходили. Мать письмо прислала. Я от радости чуть с ума не сошел.
— Ой, как же хорошо! — обрадовался Максим и, обняв Тараса, побежал за Олей. Счастливый отец так и не разобрался в его чувствах.
Примирение с Олей состоялось поздно вечером. Максим увлек ее в парк, и до самого отбоя бойцы у палаток, разбитых неподалеку от парка, слышали его песни, звучавшие особенно сильно и страстно.
— Это морячок наш! — прислушиваясь к песням, говорил Сабиру Тарас Голев.
— Хорошо поет, — радостно откликнулся Азатов.
Сидя на свежей росистой траве, они тихо разговаривали меж собой.
— Легко на сердце — вот и распевает, — отозвался Тарас Григорьевич. — Я вот Людку свою все тут шукал, а она, вишь, на другом фронте объявилась, — не уставал он повторять рассказ о дочери. — Жива! Хожу теперь, ног под собой не чую. Хожу, приглядываюсь, вроде время слушаю. Гудит! Смотрю на чехов, трудно им, а верю, эти горы своротят, а своего добьются. Смотрю на них, и столько хочется им доброго сделать. Тому бы земли прирезал, другому работу облегчил, третьему в учебе помог. Вот от души хочется, чтоб быстрее на ноги стали.
— Эти станут! — безапелляционно подтвердил Азатов.
Неподалеку послышались аплодисменты. Глеб Соколов читал солдатам Маяковского, и они шумно рукоплескали.
— Светить — и никаких гвоздей! Вот лозунг мой — и солнца! — отчетливо доносились к ним слова поэта.
— Слышишь, светить! — подхватил Голев. — Хорошо сказано. Светить всему свету! — вот наше дело.
— То великое дело, — согласился Сабир, — от того и счастлив, и горд ты, что шел вот, воевал, очищал землю от фашистской нечисти и самое главное — нес свет всему свету.
— Да, свет всему свету! Очень хорошо!
В полку сегодня особый день.
С развернутым красным знаменем торжественно шел он через всю Прагу, шел сквозь нестихающее тысячеустое «наздар», шел почтить память великого Ленина.
С этажа на этаж подымались воины-победители в историческую комнату в здании на Гибернской улице, где тридцать три года назад проходила Пражская конференция, и каждому хотелось яснее представить себе всю обстановку тех знаменательных дней.
— Да-да, именно по этим лестницам подымались делегаты-ленинцы, они входили вот в этот скромный небольшой зал, обставленный простой мебелью, в котором за председательским столом сидел сам Ильич. Здесь шла работа конференции, здесь был избран большевистский ЦК, здесь находился тогда боевой штаб гениального стратега революции, отсюда руководил он судьбами человечества, тут собирал он силы большевистской партии, а пять лет спустя она возглавила величайшую из революций.
Мысли и чувства всех верно и ясно выразил Березин, записавший в книгу отзывов простые, идущие от сердца слова:
«В боевом строю родной армии с великой миссией прошли мы от Волги до Праги и нигде не видели знамени, которое светило бы людям ярче, чем знамя великого Ленина — единственно верное боевое знамя миллионов, ставшее сильнейшим оружием народов в их борьбе за жизнь, свободу и счастье. Верим, с этим знаменем у нас и впредь никогда не будет поражений».
А ниже появились сотни имен и фамилий воинов рядового советского полка и среди них Андрей Жаров, Николай Думбадзе, Савва Черезов, Марк Юров, Максим Якорев, Тарас Голев, Татьяна Зарковская, Семен Зубец, Акрам Закиров, Ольга Седова, Павло Орлай, Ярослав Бедовой, Вера Высоцкая, Сабир Азатов, Матвей Козарь, Демжай Гареев, Яков Румянцев.
Почтить память любимого вождя сюда приходят люди самых разных классов и профессий: писатели и журналисты, индустриальные рабочие и простые труженики села, учителя и чиновники, солдаты и офицеры многих армий, честно воевавшие против фашизма, узники, освобожденные из лагерей смерти, представители всех европейских стран и народов, вызволенных из-под фашистского ига, и редкий из посетителей не оставляет записи в книге отзывов. Полк ушел уже, а Жаров с Березиным все еще листали и листали эту книгу, вчитываясь в ее волнующие страницы.