— Вот, Васек, — сказал Шатров, — видишь, какой у них замах. Программа!… Готовы лезть в огонь и воду, к черту на рога, только бы выполнить задачу в срок… Почему такие жесткие сроки?
Гойда привык к подобным неожиданным вопросам.
— Программа!… Значит, уцелели не только Кашуба, Качалай. Действует шайка.
— Да. И по-видимому, действует она не только на территории пограничного Закарпатья, но и там, на Измаильщине, на Дунае. Что же им приказано сделать?
— Трудный вопрос.
— Да, трудный. Но мы обязаны искать ответ и на него. Вспомни, как в последнее время натаскивают «людей закона Лоджа».
— Тысяча и один вид диверсий!…
— Речь идет не о деталях. Я имею в виду главное направление, характер операции в целом, во имя чего она совершается противником, к чему привязывается. Путешествие мистера Картера, вояж «Ивана» и «Петра», усиленная засылка воздушных шаров, начиненных антисоветскими листовками, в закарпатское небо, передачи радиостанции «Свободная Европа» специально для Закарпатья и «порабощенной» Венгрии — все это признаки того, что действия мистера Картера, Качалая, Кашубы и тех, кто нам еще неизвестен, привязывается к какой-то дате, к какому-то событию. Ладно, поживем — увидим. Может быть, на Дунае обстановка прояснится.
Шатров произнес все это без всякого намека на многозначительность, как обычно, размышляя вслух. Слова как слова. Но они глубоко запали в душу Гойды. Не раз он вспомнил их впоследствии, когда тайное стало явным.
— Теперь, надеюсь, мы поедем на Дунай? — спросил Гойда.
— Пока нет. Мы непременно должны побывать в гостях у Кашубы.
— Понял! Приходите к нам в гости, когда нас дома не будет…
«ГОВЕРЛО»
Черный молниеподобный зигзаг пронзил прозрачную до дна толщу воды Медвежьего потока, и сразу же поплавок встал вертикально, а потом скрылся. Клюнуло!… Ощущая в груди ледяной холодок, а во рту огненную сухость, Шатров рванул гибкую удочку кверху и на себя. Свист воздуха, разрезаемого удилищем, шорох осыпающихся под ногами камней, восторженный крик Гойды, рыбачившего неподалеку: «Ура! Поздравляю с первенцем!…»
Шатров был так ошеломлен выпавшим на его долю счастьем, так нерасчетлив в пылу охоты, что потерял равновесие, когда выхватывал из воды радужную рыбку. Но, и падая, он не сводил с нее глаз. Видел, как она вспорхнула над Медвежьим потоком, как описала дугу под куполом неба, слышал, как шмякнулась о камни. Вскочил, побежал. Скользкие, в росе и мхах валуны подкатывались ему под ноги. Падал, поднимался, бежал… Боялся, что исчезнет, растает радуга. Первая радуга в его жизни!
Не исчезла. Вот она, на конце крючка, махонькая, с округлым туловищем, мокрая, холодная, живая, еще сохранившая изумительный цвет горного потока. Радужная форель! Куда золотой рыбке до этой. По спинке разбросаны крапинки, веснушки. Каждая излучает свой особый цвет, то черноватый, то голубой, то белоснежный, то бронзовый. Бока рыбешки зеленовато-желтые с перламутрово-золотистым отливом, брюшко — атласно-жемчужное, глазной ободок — кроваво-красный, брюшной плавник — ярко-желтый, а спинной — с нежной каемкой и в мельчайших крапинках. Так вот она какая!… Тяжело дышит, слабо пошевеливает плавниками и вот-вот, кажется Шатрову, заговорит человеческим голосом, как пушкинская золотая рыбка: «Отпусти меня, старче!»
Шатров осторожно снял с крючка еще прохладную, трепещущую в его руке радугу и бросил ее в поток.
— Что ты делаешь, балда? — закричал подбежавший Гойда. В его голосе было отчаяние. Лицо белее пены ручья. Василий забыл, кто перед ним.
К счастью, он вовремя пришел в себя. Смущенно улыбнулся, виновато сказал:
— Новички почти всегда вот так теряются перед радугой. И со мной такое бывало. Один старый рыбак за подобную оплошность меня хвостом форели по щекам отхлестал. Сначала по одной, потом по другой. И я терпел.
Шатров засмеялся.
— По щекам?… Хвостом?… Молодец! Что ж, Вася, хлещи, заслужил и я. — Шатров повернулся к Гойде, подставил под удар правую щеку.
— Следовало бы. Ладно, ограничимся строгим предупреждением. А вот если в следующий раз…
— Следующего раза не будет. Зарекаюсь охотиться на радугу. Пусть себе сияет.
Шатров окунул руки в поток, омыл ладони.
— Закурим, Вася?
Гойда посмотрел на часы, невесело усмехнулся.
— Всегда вот этаким — манером, табачным дымком, мужики окуривают размолвку.
— Не просто мужики, а писатели, кинорежиссеры, артисты. Во всех книгах, во всех фильмах герои дымят, «выражают душевное состояние». Что ж, покурим и мы… Не подведет тебя Мария?