Выбрать главу

Я повернулась к Холоду. Ребенок замер над ним неподвижно, притихший и слишком серьезный. Нет, о Богиня, только не это! Даже чудо рождения ребенка, двоих детей, не оправдает потерю Холода. Я этих призрачных младенцев еще не знаю, я их не обнимала, не видела их улыбок. Не знаю, как мягки их волосы, как сладко пахнет кожа… Они еще не существуют! А Холод — вот он. Он мой, он отец моего ребенка!

— Молю тебя, Богиня, — прошептала я.

На краю поля зрения шевельнулся Рис, и ребенок потянулся к нему, провел по его ладони призрачной ручкой. Рис почувствовал: он пытался разглядеть, кто к нему прикасается. Но так быть не должно! Я ношу двоих детей, а не троих. Отцов наблюдался переизбыток.

Впрочем, ненадолго, в случае… Я шагнула к Холоду. Гален перехватил меня по пути, и кольцо так кольнуло руку, что я споткнулась. Четыре. Четыре отца на двоих детей? Абсурд. Я с Галеном больше месяца не спала в привычном смысле слова, потому что оба мы понимали, что король из него плохой. Они с Китто вдвоем позволяли мне всласть удовлетворять тягу к оральному сексу. Но от этого не беременеют!

Запах роз стал сильней, что обычно означало подтверждение. Невозможно, подумала я.

— Я Богиня, а ты забываешь собственную историю.

— Какую историю? — спросил Гален.

Я удивленно на него посмотрела:

— Ты слышал?

Он кивнул.

— Историю Керидвен.

Гален нахмурился:

— А что… — Но тут лицо у него осветилось пониманием. Мой Гален, чьи мысли так легко читаются на прекрасном лице… — Ты говоришь о…

Я кивнула. Он нахмурился опять.

— Я думал, что истории о том, как Керидвен забеременела, съев пшеничное зерно, и о том, как заново родилась Этайн[4], когда кто-то там проглотил ее в образе бабочки — только мифы. Нельзя забеременеть оттого, что проглотишь.

— Ты же слышал Ее слова.

Он потрогал мой живот через шелк халата, и расплылся в улыбке. Он просто сиял — а у меня сил не было.

— Холод тоже отец моего ребенка, — сказала я.

Радость Галена померкла, как свеча, закрытая темным стеклом.

— Ох, Мерри, прости.

Я качнула головой и высвободилась из его рук. Я хотела опуститься на колени рядом с Холодом. Рис уже стоял рядом с ним.

— Я верно расслышал? Холод стал бы твоим королем?

— Одним из, — сказала я. Сил у меня не было объяснять, что Рис тоже, некоторым образом, в эту лотерею выиграл. Слишком много всего навалилось.

Рис прижал пальцы к шее Холода, подержал. Склонил голову, так что волосы скрыли лицо. Единственная сияющая слезинка упала Холоду на грудь.

Синий рисунок оленьей головы мигнул ярким светом, словно слезинка вызвала вспышку магии. Я дотронулась до татуировки, и она загорелась еще ярче. Я положила руку на грудь: кожа была еще теплая. Линии рисунка вокруг моей руки вспыхнули языками синего огня.

— О Богиня, — взмолилась я. — Не отнимай его у меня! Пусть не сейчас. Пусть он увидит свое дитя, прошу! Если хоть когда-то ты была ко мне благосклонна, верни мне его!

Синие языки разгорались ярче и ярче. Жара от них не было, но было покалывание как от электрического тока — довольно сильное, почти на грани боли. А свет такой яркий, что я уже не видела тело Холода; чувствовала гладкость мускулистой груди, а видела только синеву огня.

И тут пальцы ощутили шерсть. Шерсть? Значит, я не к Холоду прикасаюсь, синее пламя скрывает кого-то другого. Не человекоподобного, покрытого шерстью.

Существо у меня под рукой поднялось на ноги и оказалось слишком высоким, рука соскользнула. За спиной у меня очутился Дойл, подхватил с пола, обнял. Языки пламени опали: перед нами стоял огромный белый олень, глядя на меня серо-серебряными глазами.

— Холод! — Я потянулась к нему, но он отбежал. Помчался к окнам вдали через акры мрамора, словно мрамор не скользил под копытами, словно сам он был легче пушинки. Я испугалась, что он врежется в стекло, но перед ним открылись застекленные высокие двери, которых раньше не было, и олень выбежал на вновь созданную землю.

Двери за ним закрылись, но не исчезли. Наверное, пространство еще сохраняло эластичность.

Я повернулась в объятиях Дойла посмотреть ему в лицо. Теперь его глазами смотрел сам Дойл, не Консорт.

— Холод…

— Теперь олень, — сказал Дойл.

— А наш Холод теперь для нас потерян?

Мне хватило выражения темного лица.

— Его уже нет, — поняла я.

— Нет, он есть, но другой. Станет ли он снова тем, кого мы знали — ведомо только Божеству.

Холод не умер, но для меня потерян. Для нас потерян. Он не будет воспитывать своего ребенка. Никогда не придет в мою постель.