– Чем вам возразить? Ну, разве что тем, что из закона постоянного развития человечества следует отличие поколений, а из этого – и обновление художественного языка, и вообще задач искусства…
– Задача искусства всегда одна и та же во все времена – отпугивать злых духов, чертей, сидящих на твоем левом плече, которые так и норовят соблазнить. А язык.
В начале века произошло революционное обновление художественного языка и образной системы литературы – пришел Джойс (который, кстати, учился у Гоголя). Уверяю Вас, Светлана, там еще бездна непознанного и такого желанного не только для прозы, но и для современной драматургии. Черпай горстями! А наш Андрей Платонов середины века? Это же языковой и стилистический переворот. А кто его читает? Все только: «стёб, стёб», а заглянуть в истоки этого изысканнейшего языкового и стилистического приема, балансирующего на грани «энтузиазма и иронии», некому. А вот «вербатим» – да, вот это открытие!.. Всё, молчу! Молчу!
– Тем не менее, я уверена, что и в Вас произошли серьезные перемены. Как следствие жизни в благополучной европейской стране. Как Вам живется в Германии?
– Первое, что я потерял на новом месте, это статус – социальный, общественный. Я пошел на эту «гражданскую казнь» сознательно, стремясь стать сугубо частным лицом, социально инертным. Так и получалось, никто во мне тут не нуждался. И я ни в ком. По сути, я жил эти годы и сейчас живу на своей родине. Моё «здесь» это – «там». Но чужбина во многом мне помогла. Если говорить о творчестве, то здесь я преодолел десятилетнюю немоту, связанную как с кризисом жанра, так и с личным творческим кризисом. Литературное творчество какое-то время казалось мне бессмысленным и лживым занятием. Я физически боялся листа чистой бумаги, я терял профессию и по этому поводу даже обращался к врачу.
В свои 65 лет я получил возможность начать всё сначала (в который раз!) – в новом жанре, на новой (компьютерной) технике, в новом житейско-бытовом оформлении. Я стал писать прозаические циклы в жанре эссе о самых значительных событиях своей жизни. Первая книга сложилась в роман-эссе с заголовком «Дом прибежища». Далее последовали книги «Тэрэ, Эстония!», «Вспышка освобождения», «Занавес открывается», «Желание жить». Почти всё прошло через толстые журналы, а затем было издано в Петербурге, Таллинне и Москве. Кое-что лежит в столе, чего-то ждёт.
Я никуда не езжу, нигде не бываю. Мою потребность в новостях и зрелищах с лихвой удовлетворяют два окна. Одно – панорамное – выходит на флору и фауну небольшого парка, а также на «Ромише штайн» – руины римского акведука эпохи императора Траяна. Второе – окно компьютера. С видом на мир. Этого достаточно.
– В постдраматическом театре требования к драматургии иные, чем в драматическом. Какие составляющие элементы пьесы для вас абсолютно необходимы и без каких можно обойтись?
– Что же это за требования, хотел бы я знать? Те, что предъявлялись Островскому, не подходят? А Чехову? А Булгаков тоже устарел? Что это за «постдраматический театр», просто Левиафан какой-то. И вообще как-то так повелось в русской культуре, что драматургия, литература диктует требования театру, а не наоборот. Ладно.