— Конечно, сэр. Нельзя ли узнать, по какому поводу?
— Да просто некоторые соображения, возникшие в этой связи. Ведь лекции у вас начинаются в девять?
— Да, сэр.
— Тогда зайдите ко мне, скажем, в половине девятого. Ну, бодритесь, Брейд. Ужасно! Ужасно!
Не договорив третьего «ужасно», декан повесил трубку.
— Он хочет тебя видеть? — тотчас же спросила Дорис. — Зачем?
— Не стал объяснять.
Брейд взял уже пустой стакан, и ему захотелось наполнить его снова. Однако он просто сказал:
— Пожалуй, нам стоит поесть. Или ты уже ела?
— Нет, — отрывисто ответила Дорис.
За столом они молча занялись салатом, и Брейд был благодарен наступившей тишине.
Но Дорис не выдержала:
— Лу, я хочу, чтобы ты меня понял.
— Да, дорогая?
— Я не собираюсь больше ждать. Ты должен в этом же году получить постоянную должность. Если ты начнешь сам себе вредить, тогда конец. Лу, я долго ждала, каждый июнь мне приходилось сидеть и ждать, получишь ли ты снова эту маленькую карточку, утверждающую тебя еще на один год в должности помощника профессора. Больше я ждать не буду ни одного года.
— Но ведь ты не думаешь, что они не возобновят договора?
— Я вообще не хочу об этом думать, не хочу взвешивать все за и против — я хочу ясности. Если ты будешь адъюнкт-профессором, утверждение станет автоматическим. Ведь это и есть то, что называется постоянной должностью, — автоматическое возобновление договора из года в год?
— Если нет особых причин для отвода.
— Пускай. Я хочу, чтобы июнь для меня ничего не значил. Хочу, чтобы конец любого учебного года ничего для меня не значил. Я хочу, чтобы ты получил постоянную должность.
— Дорис, я не могу это гарантировать, — мягко ответил Брейд.
— Ты можешь гарантировать, что ее не получишь, если начнешь вести свои безумные разговоры об убийстве с Литлби или еще с кем-нибудь. И тогда… О, Лу… — Она быстро прикрыла глаза, точно удерживая слезы. — Я больше так не могу.
Брейд это знал. Он испытывал то же, что Дорис. Годы кризиса оставили свой тяжелый след на них обоих, вытравили их мужество; годы, когда им приходилось наблюдать мучительный страх родителей, о чем-то догадываться и не все понимать… «Постоянная должность» излечила бы их от этих воспоминаний, но что он мог сделать?
Брейд медленно и аккуратно поделил вилкой лист латука пополам и еще раз пополам.
— Не думай, что мне так легко оставить это дело. Если это убийство, то в конце концов к такому же выводу придет и полиция.
— И пусть, раз тебя это не касается.
— Как это может меня не касаться? — Он встал из-за стола. — Я выпью еще.
— Давай.
Брейд кое-как смешал коктейль.
— Дорис, а ты подумала, кто может оказаться убийцей?
— Нет, и не собираюсь.
— Ну так подумай.
Он смотрел на нее поверх стакана, и мысль, что придется все ей открыть, была для него мучительна, но иначе поступить он не мог.
— Убийцей может оказаться лишь тот, кто разбирается в химии. Человек, не имеющий лабораторного опыта, не воспользовался бы цианидом, не рискнул бы вмешиваться в ход эксперимента. У него не было бы достаточной уверенности. Он выбрал бы более доступные средства — револьвер, нож, мог бы столкнуть с высоты.
— Неужели ты хочешь сказать, что убил кто-то из ваших факультетских?
— Иначе быть не может. Кто-то должен был войти в лабораторию и в одной из колб подменить ацетат цианидом. Если бы Ральф находился в лаборатории, это вряд ли удалось бы. Прежде всего он был болезненно подозрительным, никого и близко не подпускал к своим приборам, — именно из-за этого у него и вышли неприятности с Ранке. Стало быть, подменить реактив могли только в отсутствие Ральфа. А он никогда не забывал запереть лабораторию, даже если ненадолго выходил в библиотеку за справкой. Я не раз это наблюдал. Следовательно, убить мог только тот, у кого есть свой ключ.
— Ох уж эти рассуждения! Если тебе приходилось видеть, как он запирает дверь, то это еще не значит, что он всегда ее запирал. Мог и позабыть когда-нибудь. И даже если никогда не забывал — ключ не единственный способ открывать замки.