Он не повышал голоса, но после выходки Фостера в комнате наступила тишина и в ней отчетливо прозвучало каждое слово. Послышались даже приглушенные хлопки, и, к радости Брейда, у Фостера сделался такой вид, точно его наградили парой ослиных ушей, которых для полноты картины ему как раз не хватало. Может быть и Энсон сейчас вспоминает об этом? Вряд ли.
— Вы думаете, Кински не питал ко мне ненависти? — заговорил Энсон. — Временами он готов был меня убить. Мы с ним вечно были на ножах. Боже мой, Брейд, хотел бы я, чтобы и вы ненавидели меня посильней.
— Мне и в голову не приходило ненавидеть вас, Кэп.
— Все оттого, что я стал добрей, вот и подопечные мои расслабились. Я возлагал на вас надежды, Брейд.
Брейду стало больно. «Возлагал» надежды. Больше уже не возлагает. Никогда не будет говорить о Брейде так, как говорит о Кински.
«Ладно, — подумал Брейд раздраженно, — чему я, собственно, удивляюсь? Разве я ждал чего-то другого?»
— Кстати, Кински нас посетит, — сказал вдруг Энсон. — Я вам говорил?
— Нет.
— Я вчера получил от него письмо, но ведь мы с вами вчера не виделись, не правда ли?
Энсон пристально посмотрел на Брейда, доставая письмо.
Брейд принужденно улыбнулся и взял его. Письмо было коротким. Оно начиналось с обычных приветствий; далее сообщалось, что Кински находится в городе по делам и надеется зайти в университет в ближайший понедельник и будет счастлив побеседовать с Энсоном о его книге, хотя он, Кински, уверен, что, не обладая опытом и знаниями Энсона, ничего не сможет добавить к написанному. Заканчивалось письмо обычными прощальными фразами.
— Значит, в этот понедельник, — произнес Брейд.
— Именно. И я хочу, чтобы вы встретились. Все-таки коллеги.
Спрятав письмо, Энсон тяжело поднялся, взял трость.
— Завтра утром увидимся, Брейд.
— Ладно, Кэп. Только не забудьте об этих лекциях по безопасности.
Как только Брейд остался один, тяжелые мысли снова овладели им. Хотя, по словам Энсона, и выходило, что ненависть ученика к учителю — это некий неотъемлемый элемент посвящения в рыцари, знак признания превосходства учителя, к Брейду подобные доводы отношения не имели. Брейд не терзал Ральфа, наоборот, выручил его, избавив от неприятностей, после того, как от него отказался Ранке. Он помогал ему, по мере сил терпел его странности, разрешал идти своим путем.
За что же Ральф его ненавидел?
Или Джин Мэкрис лжет?
Но зачем ей лгать?
А если она ошибается?
Как бы это проверить? Кто знал неприступного, колючего Ральфа настолько близко, что мог бы подтвердить слова Джин или опровергнуть?
Брейд не знал Ральфа, но, черт побери, ведь был же с ним кто-то связан, ну хотя бы те, кто неизбежно сталкивался с ним по работе, — другие аспиранты из его группы, собратья Ральфа по науке.
Он взглянул на стенные часы. Еще не было одиннадцати. До завтрака никаких важных дел не оставалось — вернее, ничего важнее этого.
Он спустился в холл и заглянул в лабораторию Чарльза Эммита и Роберты Гудхью. Там был только Эммит.
— Чарли, — спокойно сказал Брейд, — нельзя ли вас на несколько минут?
— Конечно, профессор Брейд.
Брейд сел во вращающееся кресло за своим письменным столом, а Эммит принес себе от стола для заседаний стул с прямой спинкой.
— Здорово не повезло Ральфу, сэр.
— Да. Всем нам не повезло — и факультету, и мне. Я как раз об этом и хочу поговорить.
Похоже, Эммиту это не понравилось. Брейд старался в него не вглядываться. Из четырех подопечных Брейда (теперь их осталось трое) Эммит был самым давним его учеником и, пожалуй, наименее перспективным. Он отличался усердием неутомимого работяги — усердием, которым был бы доволен даже Кэп Энсон. Но никто никогда не смог бы усмотреть в нем признаки блестящих способностей.
И вот он сидит перед Брейдом, громоздкий, рыжеволосый; его руки с огромными неуклюжими кистями были сплошь покрыты веснушками. Он носил очки без оправы, которые были ему немного маловаты. Брейду нравилась его невозмутимость. Иногда он думал, что можно обойтись и без таланта, лишь бы у студента хватало терпения стойко переносить неудачи и не впадать в отчаяние. Когда у Эммита не получался эксперимент, он тут же ставил его заново, внеся лишь некоторые изменения. Вряд ли он изобретет порох, но в конечном счете, вероятно, сможет чего-нибудь добиться. Так или иначе, по сравнению с эмоциональной неуравновешенностью и взвинченностью прочих аспирантов, спокойствие Эммита согревало и поддерживало Брейда точно простая, но сытная еда.